рухнул на тюфяк и зарыдал с такой силой, что казалось, выплачет все внутренности. Он не мог остановиться. Тоска накрыла его с головой. Он потерял единственное родное создание, весь смысл своей жизни. Никогда он не забудет её, такую милую, тёплую, родную. Не забудет, как обнимал и согревал своим телом в холодной хате, как рассказывал сказки, как играл. Он знал, что её увезли в город. Если в городе детские дома переполнены, её перевезут в другой город и он никогда не узнает, где она. А могут отдать на попеченье какой- нибудь семье, и её удочерят. А вдруг, это окажутся злые люди и будут обижать её? Мысли путались в голове. Ванька незаметно уснул. Проснулся среди ночи и снова заплакал. Почему жизнь отобрала у него всех до единого близких людей? Почему он остался один? Лучше бы он умер. Кусок подаренного хлеба так и остался лежать за пазухой, сплющился и раскрошился. Ванька вытряхнул хлеб из одёжки и не смог есть. Не хотел. Хотел сидеть и не двигаться. А потом умереть и всё. Плакал и плакал.
На рассвете Ванька умыл лицо, надел на себя всё, что было, последний раз окинул взглядом родную хату, присел на дорожку и, пока село спало, вышел вон. Отправился в овраг. На это раз путь показался ему короче, и уверенной походкой он спустился к логову беспризорников. Их, на этот раз, было меньше, видно слонялись кто где в поисках еды. Григорий не удивился, увидев его. Ванька хотел поздороваться за руку, но тут его повело, потемнело в глазах и он рухнул на землю. Сколько пролежал без сознания Ванька не помнил. Очнулся на мягком настиле под куском рогожи. Горестные воспоминания заполнили сознание Ваньки и он снова отчаянно заплакал.
– Ну, ну, хватит, – тихо сказал Гришка. Он обнял Ваньку, точно старший брат. Гришка был похож на его Павла, старшего брата. Такой же уверенный и твёрдый голос, сильные руки, добрые глаза. Ванька попытался успокоиться. Григорий поднёс к его губам плошку с горячей водой и заставил выпить. Потом дал пожевать хлебную корку. Ванька съел её, не чувствуя вкуса. А потом рассказал как на духу ребятам всё, что с ним случилось вчера. Как потерял сестрёнку. А до этого мать и брата. А ещё раньше отца. И снова залился слезами.
Григорий сильнее прижал Ваньку к себе и начал успокаивать, как мог:
– Не боись. Найдём мы твою сестру. Вот только подрастёшь немного, сейчас ничего у нас не получится. Ты маленький, какие у тебя права? Нет у нас ничего, и её всё равно тебе не отдадут. Ну сам подумай, она сейчас в безопасности. И в приютах добрые воспитатели бывают. Я сам детдомовский. Я своих родных вообще не помню. Вот мне почти шестнадцать. А в годик я в приют попал. Воспитатели хорошие были, рассказали мне, что у меня большая семья была, десять нас у мамки было. И все умерли от тифа в 1919-м. Я один остался. Тогда такой голод был, ещё хуже, чем сейчас. Люди друг дружку ели в деревнях! А в тринадцать лет я сбежал.
– А чё сбежал, если там хорошо так было? – заинтересовался Ванька. Он понемногу стал успокаиваться. Здесь, среди этих незнакомых и, на первый взгляд, враждебных к нему пацанов, он чувствовал себя лучше, чем в собственном доме в деревне, где всех с детства знал. Его стали считать сыном врага народа уже давно, а что плохого он или другие члены его потерянной семьи сделали советскому народу, Ваня искренне не понимал.
– Я свободы хотел. Нас трое друзей было, мы бежали вместе. Стали жить сперва на вокзале, потом к местным примкнули. Жили по разным деревням, долго нигде не задерживались. Нельзя было. Могли арестовать или в приёмник-распределитель забрать, или на принудительные работы. А друганы мои… Митьку в драке зарезали, а Васька заболел какой-то заразой, его в больницу пристроили, да умер он там вскоре. Здесь за главного я. Скоро собираемся уходить отсюда. Хотим на правобережье переправиться, поближе к городу. А там поглядим.
Ваньке понравился сильный и смелый Григорий. Чувство уверенности на миг овладело им, и его осенило: "Спалить надо хату. Как батя тогда хлев спалил. Пусть думают, что я сгорел и искать не будут". Ваня вспомнил, как председатель колхоза глазел на его избу, одну из лучших в селе. Изба была бревенчатая, добротная. Не мог он представить, что его родной дом приберут к рукам эти гады, которые у него семью отняли и дом хотят отнять. Не бывать этому. Бабку Прасковью он презирал. Это она сдала Лидочку инспекторам. Она! Чтоб избавиться от них, чтоб не кормить. Пусть бабку совесть мучает, что из-за неё Ванька сгорел. Так им и надо! Пусть он ребёнок, пусть он слабый, но он не успокоится, пока не отомстит им!
Ванька выдал на духу то, что думал. Ребятам понравилась эта идея. Он заметил, как главарь Григорий смотрел на него с уважением, когда тот рассказывал о том, что пришло ему в голову. Видно было, что одобряет. И Ване приятно было, что здесь к нему прислушиваются.
На дело решили пойти немедленно, тянуть было нельзя. Утром может быть поздно. Григорий велел мальчику оставаться в овраге и ждать, никакие протесты не принимаются. Мал ещё. Ближе к полуночи, когда Старецкое погрузилось в кромешную тьму, трое самых взрослых парней бесшумно вошли в Ванькину хату. Григорий зажёг три лучины. Пацаны пошарили по углам, поняли, что брать было нечего. Под лавкой Григорий заметил небольшой жёлтый предмет. Это была куколка. Старенькая, потрёпанная тряпичная кукла в желтом платьеце. Две чёрные бусины на месте глаз. Гришка бережно поднял её и припрятал в карман. Затем мальчишки сгребли солому и сухую траву, на которой в доме спали, в центре комнаты. Тряпьё порвали на лоскуты и с пучками травы рассовали в щели между брёвен по стенам и под крышей. Развели два костерка. Подождали. Когда огонь занялся и перекинулся на стену, быстро покинули избу и бегом вернулись к своим. Алое зарево поглотило родную Ванькину хату уже через пять минут целиком, но этого ребята-беспризорники уже не увидели. Каждая минута была на счету. Ванька вскоре почувствовал запах дыма. До боли жалко было свой дом, место, где родился и рос, где когда-то был счастлив. Будто половина сердца осталась там. Теперь это – прошлое, которое навсегда останется в памяти. Григорий сказал:
– Уходим сейчас же. Все готовы?
Ребята засуетились. В несколько больших мешков из дерюги уже
