Проклиная себя в который раз и свою судьбу за то, что живет в этой картонной коробке, не имея другой, более лучшей и выгодной возможности, Родион слышал, как мать укачивает свое дитя, ходя туда-сюда по комнате, и он, кажется, успокаивается.
Микроволновка пикает непривычно громко, и, сжав губы, Родион достает свой ужин, стараясь вести себя как можно тише, опасаясь возобновления концерта. Здравому не хотелось бы потом винить себя в том, что этот младенец проснулся из-за него.
Если ты живешь в многоквартирном доме и хочешь покоя, то и самому нужно вести себя соответственно, когда того требует ситуация. Родион осторожно открывает верхний шкафчик, чтобы достать немного специй, как тут же пиликает сообщение на телефоне и дернувшаяся рука что-то задевает на полке. На него что-то обильно посыпалось. От усталости он даже не мог как следует выругаться. Он замер, прислушиваясь и все еще думая о спокойствии ребенка за стеной.
Тихо.
Посмотрев себе под ноги, он понял, что это была крупа. Открытая пачка с гречкой, которую он когда-то делал себе на обед, и, видимо, на полке она легла не очень удачно из-за спешки.
Да, как будто моему настроению ниже падать некуда.
Поднимает голову вверх и глубоко вздыхает, успокаиваясь. На секунду он даже взбесился, что ему приходится подстраиваться под кого-то. Он ведь в своей квартире живет.
Ну конечно! У меня все ящики забиты всем, чем только можно, и больше половины наверняка уже просрочено. Неудивительно, что когда-то эта пачка должна была на меня упасть.
Завтра же все повыбрасываю!
Ему вспомнилось, как он, будучи маленьким мальчиком лет шести, залез на шатающийся табурет (других мужчин, кроме них с братом, в этом доме не было, чтобы что-то починить), пытался достать свои любимые шоколадные конфеты. Он знал, что мама всегда прятала их на верхней полке, чтобы он не достал. Валентина Алексеевна не разрешала их много есть, но ведь Родион так их любил. Он подумал, что если возьмет тайком одну, то она ничего не заметит. Стоя на носочках, он ощупывал всю полку, пока не наткнулся на то, что искал. Конфеты лежали недалеко от края рядом с небольшой красно-серой коробкой из-под маминых итальянских туфель «Соларт», которые она очень любила. Натуральная темно-зеленая кожа с розочками на носках такого же цвета. Как она гордилась ими, ходя на работу под завистливые взгляды. Коробка ей пригодилась тоже. В ней она хранила пакетики с разными специями, которые без разбора сыпала в свои кулинарные шедевры на суд сыновьям.
Теперь же эти туфли покоятся где-то на свалке, давно превратившись в ничто. От них осталась только коробка, которая, Родион был уверен, все еще была на месте.
Она тогда была в ванной, и он знал, что у него достаточно времени. Тут Родион как раз дотянулся своими маленькими пальцами до обертки одной из конфет, балансируя на той табуретке, и резко дернул руку на себя, задев что-то тяжелое. На него тут же полилось нечто липкое. Он замер пораженно и как-то весь сразу сжался, совершенно не понимая, что с ним такое произошло.
В дрожащих руках он еле удерживал перевернутую банку с вишневым вареньем. Он задавался вопросом, почему она была открыта, пока не заметил небольшой квадратик из ткани. Видимо банка была накрыта ей и слегка перевязана, но когда переворачивалась, то веревка не выдержала. Это было бабушкино варенье. Они только недавно вернулись от нее, и у них было приличное количество запасов. Но теперь их стало меньше, благодаря Родиону.
Все содержимое оказалось на нем. Попытка поставить банку на столешницу не увенчалась успехом. Она просто выскользнула из скользких рук и разбилась под ногами. Вот тогда это действительно был впечатляющий грохот. Ему хотелось плакать, он стоял и дрожал, толи от страха толи от холода, весь красный, не понимая, что делать дальше.
Это был полный провал, оглушительный, потому что ему казалось, что сейчас все слышали звук его преступного провала. Варенье липкими ручьями стекало с его волос на чистую хлопковую футболку, а короткие зеленые шорты превратились в грязные коричневые. Он боялся пошевелиться.
Такую ошибку ему никто не простит.
Вся эта вязкая масса добралась до его ног, и если бы он пошевелился, то рисковал поскользнуться босыми ступнями на этом стуле, поэтому усиленно сжимал пальцы ног.
Он так простоял еще несколько долгих минут, пока не пришла мама и увидела эту картину. Родион все продолжал стоять, с силой пождав губы, но подбородок его все равно заметно дрожал. Он, почти не дыша, готовый быть застреленным на поражение от одного лишь ее взгляда, и все же не выдержав этого, начал плакать.
– Вечно ты лезешь, куда не просят. Сплошное разочарование, – глухой голос его матери бил не меньше, чем взгляд. Она действительно была разочарована и раздражена и хотела, чтобы ее сын знал об этом.
Родион же опустил пристыжено голову и теребил пальцами подсохший от варенья край футболки. Он хотел что-то сказать, но не знал, что хочет услышать она. Ему не хотелось признавать, что он совершил ошибку, и от этого еще сильнее расплакался.
Она не терпела оплошностей. Если живешь, то безупречно, без промахов. Ей казалось, что именно так она и заработала свою должность.
– Чего разревелся? Кто это убирать теперь будет? – она быстро подошла к нему, пытаясь не задеть при этом разгрома на полу, и ударила его ниже поясницы, – я разве не говорила, не трогать там ничего?!
Он сжался еще больше. Было обидно. Родион уже не казался себе героем или победителем (видимо, поэтому мать дала ему такое имя), скорее вором в собственном доме, так еще и застуканным на месте преступления.
– Тебе уже шесть лет, не маленький! Я думала, ты будешь вести себя более достойно! Но если к таким годам ты так ничему и не научился, то ничего в будущем ждать от тебя видимо и не стоит.
Она сильно распалилась, но не спешила снимать со стула, желая выговорить все, что накипело. У Валентины Алексеевны в то время как раз была большая неразбериха на работе, и у нее накипело. Слезы маленького Родиона смешивались с этим злосчастным вареньем. У многих бы это зрелище вызвало щемящее чувство в груди, но только не у Валентины Здравой. Она была из тех, кто считал, что в каком бы возрасте не был мужчина, самым недостойным поступком для него были слезы. И будучи директором школы, она навидалась подобных сцен и была готова к ним. Главное – никаких поблажек. Как бы ее ни упрашивали не рассказывать родителям об их проступках, она была непреклонна.
Позже, она заставила своего сына, борющегося с икотой после плача и всего перемазанного, убираться на кухне, предварительно убрав осколки с пола. А потом отвела его в ванную и вымыла.
Это было плохое воспоминание, в который раз показывая Родиону его место. Он криво улыбнулся. В гробу он хотел все это видеть! Это вечное понукание матери по поводу его недостойно устроенной жизни. Он все еще тяжело переносил, что не может доказать ей, что в его жизни не требуются ее вмешательства.
Оставшуюся ночь он провел в постели, так и не уснув. Он сильно переел, чтобы из-за навалившихся стресса и усталости не думать о спрятанной пачке сигарет на балконе. Как только он закрывал глаза, в его сознании всплывало ее недовольное лицо. В ее холодном молчаливом взгляде сквозило мыслью, что она опять чем-то недовольна. Он понимал, что это ему еще предстояло увидеть вживую, от чего его глаза каждый раз распахивались в беспокойстве.
