охотно перешли на свои песни.
Своеобразие мелодий очаровало нас. Видимо, сказались и настроение, и обстановка той необыкновенной ночи. Выразительные песни копи показались нам красивее услышанных накануне. Они, видимо, отражали быт этих людей, который мы стали уже понемногу постигать.
Концерт продолжался до тех пор, пока не иссякли все запасы магнитофонной ленты. Жители деревни, прихватившие с собой даже грудных детей, с разочарованием восприняли наше решение прервать концерт. Мы утешили их, пообещав на следующий день продолжить записи.
Лулуаи с группой юношей проводили нас на ночлег. Скользкая тропа привела к большой хижине на сваях. Лулуаи первым вскарабкался по лестнице. Мы последовали его примеру. Юноши остались ждать внизу. Это был «мужской дом»[19], куда женщинам, да и юношам до совершения обряда инициации вход воспрещен. Факел лулуаи давал мало света, и мы не смогли как следует разглядеть внутреннее убранство дома, кроме очертаний каких-то фигур, резьбы по дереву, пучков трав, украшавших столбы, на которых держалась вся постройка.
Порядком уставшие, мы сразу же легли на циновки, решив оставить на утро тщательное ознакомление с этим своеобразным музеем. Впрочем, я не мог простить себе, что забыл на катере карманный фонарик.
Лулуаи ушел, мы остались в темноте.
— Вот где истинный рай для музыковеда, — пробормотал Стах.
— Две докторские диссертации, как пить дать; жаль, что мы не понимаем слов, — вставил я, закуривая последнюю сигарету.
Вспыхнул огонек, и я замер, пораженный. Прямо над моей головой висел череп с оскаленными зубами и приделанным искусственным носом. Казалось, он язвительно улыбался. Спичка погасла, я обжег пальцы.
— Что ты делаешь, подожжешь хижину!
— Погляди, Стах, на этого типа!
При свете зажженных спичек мы разглядели, что черепу не только приделали нос из воска, но в его глазницы вставили раковины, а весь он был расписан разноцветными полосами. Более того, рядом находилась целая коллекция подобных «экспонатов».
Так готовят на Новой Гвинее саго
Обращаться за разъяснениями к Гэсу было бесполезно— он безмятежно спал. Оставалось лишь последовать его примеру. И удивительно, в ту ночь я спал прекрасно, без всяких сновидений.
Утром мы насчитали в «мужском доме» около тридцати черепов, причем все они были препарированы по-разному. К ним приделали бороды и волосы, носы самой диковинной формы и разрисовали всевозможными узорами. Все это, в сочетании с декоративным оформлением «интерьера», производило несколько странное впечатление. Однако мы начали уже привыкать к присутствию черепов в жилых помещениях.
— Что же вы хотите, — объяснял Гэс, — ведь мы храним снимки своих родственников в семейных альбомах, а местные жители коллекционируют черепа выдающихся родственников. Это, безусловно, более долговечные памятники.
— Ты прав, разница невелика.
— Пойдемте-ка лучше смотреть деревню.
Деревня мало чем отличалась от тех, которые мы посетили раньше. Несколько иначе разукрашены весла и каноэ, другие росписи и циновки, служащие стенами хижин, но все та же детвора, те же замужние женщины, испокон веков выполняющие здесь роль рабочей силы. Мужчины же либо предаются блаженной лени, либо обсуждают «чрезвычайно важные» вопросы. В перерывах между этими занятиями они отправляются в путь на своих каноэ, чтобы подыскать древесину, пригодную для постройки лодок или для резьбы. Иногда мужчины отправляются на охоту.
Разгуливая по деревне, мы встретили мужчину со странным «головным убором». В кудрявых волосах канака торчал зверек величиною с кошку. Темно-серый мех, большие глаза, свернутый в трубку безволосый хвост — всё это выдавало в нем кускуса. Абориген гордо носил своего любимца, время от времени поглаживал его. Он, видно, был очень привязан к зверьку. Мы засняли хозяина с его кускусом со всех сторон, а потом решили поговорить с ним. Стах спросил:
— Какая польза от этого ручного кускуса?
Гэс перевел. Островитянин посмотрел на нас, как на идиотов.
— Каи каи, — кратко ответил он. При этом у островитянина было такое выражение лица, какое могло бы появиться у электротехника, если бы его спросили, какая польза от электролампочки. И для пущей убедительности канак повторил:
— Кускус, — при этом он многозначительно погладил себя по животу.
Неизменно сопровождающая нас стайка детворы дружно подтвердила его мнение.
— Он прав, — рассмеялся в свою очередь Гэс, — жаркое из кускуса очень вкусно. Думаю, что европейским обществам защиты животных не найти здесь себе сторонников.
С кускусом на голове
День в поисках «объекта» для наших камер пролетел быстро. Вскоре производство сак-сак уже не представляло для нас тайны. Конечным продуктом мякоти саговой пальмы был розовый, лишенный запаха и вкуса порошок, который оседал на дне деревянного желоба. Да и хитроумный способ связывания живых крабов не возбуждал больше нашего любопытства. Еще несколько сот метров заснятой пленки легли в жестяную коробку. «Лишь бы выдержала эмульсия», — беспокоится Стах, который каждую тысячу метров кинопленки обильно поливал своим потом.
Последний сюрприз в тот день преподнес нам малыш новогвинеец. Оставив своих сверстников, он решительно и безапелляционно потребовал, указывая пальцем на висящий на моем плече футляр:
— Маста, магнитофон синг-синг!
Мы удивленно переглянулись. Малыш отчетливо произнес магнитофон. Он подслушал, видно, наш разговор и правильно связал в своей маленькой кудрявой головке слово с предметом. Теперь это иностранное слово приобрело право гражданства в далекой деревушке. Малыш растрогал нас. Мы угостили его конфетами и, конечно же, удовлетворили его просьбу.
— Магнитофон, магнитофон синг-синг! — слышалось теперь кругом.
С наступлением ночи взрослые жители деревни вновь пели для нас. Под дробь обтянутых змеиной кожей барабанов плыли баллады о великих воинах, которых посадил в тюрьму белый человек; песни о злом духе, превратившемся в огромного крокодила и о военных доблестях племени копи.
Мы поддались обаянию этих людей. Делает ли цивилизация их действительно счастливыми? Вряд ли. Она дает им стальные топоры, но в то же время навязывает чужые законы. Прививает гигиену и оказывает медицинскую помощь, но ломает обычаи и облагает налогами. Кладет конец междоусобицам, но не предоставляет больше продуктов. Она вторгается в их замкнутый мирок, вводя неизвестные прежде понятия. Принося с собой цивилизацию, европейцы заставляют аборигенов устраивать мир по образу и подобию белых людей, но станет ли он от этого лучше?
Кикори
Утро застало нас на палубе катера. Мы снова плыли по каналам, большим и маленьким, прорезающим обширные топи. Глухо рокотал двигатель, изнуряла жара.
Время от времени мы лениво перебрасывались несколькими фразами. Огромные пальмы, выраставшие прямо из воды, создавали как бы зеленый коридор, по которому маневрировал наш «Руби». Двое матросов, стоявших на носу катера, вынуждены были прокладывать путь топорами — так низко подчас нависали пальмы.
