Он хвалит магазин, хвалит Анетту, превозносит Пуассо.
— Голова болит от него, — охнула Анетта, когда он убрался.
— У тебя знаменитый муж, — говорю я.
— О-ля-ля! Еще бы!
— Нет, серьезно! Как ты живешь?
— Нет времени и подумать как! А ты? Женат?
— Да.
— Какая она?
Я вытащил из бумажника фотографию. Я всегда ношу их с собой — мою Лельку и девчонок.
— Двойняшки, да? Значит, ты ее сильно любишь, Мишель. Раз двойняшки — значит, любовь...
Да, я люблю свою Лельку. И мне легко признаться в этом Анетте. Обманывать ее немыслимо. Да и незачем. Анетта и Лелька — в разных моих жизнях.
Высокое узкое зеркало висит за прилавком. Случайно я бросил туда взгляд, — там касса с выдвинутым ящичком и уголками кредиток, а за ней мы. Странное зеркало будущего! Времена смешались, мы сами — это юный Мишель, юная Анетта, а в зеркале — Михаил Селиверстович, отец семейства, и мадам Пуассо.
И где-то рядом мадам Мари. И где-то за окнами — темный лес и просека, где приземляются парашюты с автоматами, с взрывчаткой, и сторожка Маркиза.
— Нечего мне было и спрашивать, Мишель. Ты ведь не мог бы иначе, без любви...
Она хочет знать, давно ли я женился.
— В пятьдесят втором? Так поздно? Меня не мог забыть, Мишель?
Она смеется. Она, кажется, поверила в свою выдумку и довольна. У нее всегда была уверенность в себе. Но может быть, это не совсем выдумка.
Анетта изучает Лельку. Строго, не упуская ни одной черты. Мне делается немного не по себе от этого взгляда Анетты, очень трезвого сейчас. Анетта оценивает Лельку — по всем статьям, доступным глазу.
А Лелька сейчас смотрит на Анетту. Лельке всегда хотелось познакомиться с ней. Вот они и встретились. Но в этом есть какое-то нарушение законов пространства и времени. Я не вмешиваюсь, жду.
— Нос почти как у меня, — говорит Анетта.
Мне смешно. По-моему, носы разные. Но ей, вероятно, надо было найти сходство. Я не возражаю. Я чувствую вдруг что-то вроде благодарности к Анетте.
— Добрый день, мадам Пуассо! — раздается сзади. — Говорят, у вас хороший сельдерей! Покажите-ка ваш сельдерей!
Я опять иду к красной капусте.
Самого главного я еще не сказал Анетте. Она не дала мне срока собраться с мыслями. Теперь пусть она послушает.
— Я был у Каротье, — начинаю я. — Он шлет тебе привет... Я все знаю, он все открыл мне, понимаешь? Если бы я мог поблагодарить мадам Мари... Я вот и пришел сюда, к тебе... Я очень, очень ценю отношение мадам Мари ко мне...
— О чем ты, Мишель?
Неужели мадам Мари не сказала ей? А я не спросил Каротье. Решил, что для нее это не могло быть тайной.
— Забавно, — сказала Анетта, выслушав меня.
— Да.
— Забавно до слез, — сказала Анетта и улыбнулась. — Мадам Мари, значит, по-настоящему готовила нам гнездышко.
— Я думал, ты знаешь...
— Да нет же, Мишель! Мадам Мари всегда говорила, что у нее ничего нет. Она говорила: коли нет у человека никаких богатств, ему никто смерти не желает. Страшно иметь деньги...
— Страшно? — воскликнул я. — Мадам Мари ничего не боялась.
— Нет, конечно. Но ей-богу, Мишель, я ничего не ждала от нее. У меня и прав-то не было... И Пуассо не ожидал... Деньги на нас свалились, как с неба.
— У мадам Мари были свои соображения, Анетта, — сказал я. — Она от всех скрывала, и от меня тоже.
— От тебя?
— Ты, может, не удержалась... Нет, и мне догадываться не следовало. А то — вдруг вмешается меркантильный интерес...
— Мишель, ты в своём рассудке! Ты же был виден насквозь! По-моему, она считала, что ты испугаешься. Целая ферма, коровы, свиньи! Боже, бедный Мишель!
— Ужасно, — сказал я. — Сколько добра!
— Вот видишь, — кивнула Анетта и, отходя к прилавку, добавила: — Ты и сейчас виден насквозь.
Целых три покупательницы. Нет, на товар они не взглянули. Это добрые знакомые Анетты, они окружили ее и затараторили. Я чувствую — их не переждешь.
— Завтра я буду на ферме, — говорит Анетта, и тетушки согласно кивают, глядя на меня, как будто они тоже собираются на ферму.
— Я бы сегодня приехала, но Пуассо... Едут иностранцы. Он без меня не может. Мебель расставить — меня ждет. Без меня он гвоздик не вобьет, Пуассо.
Я вышел, глотнул прохладного воздуха и обозлился на тетушек. Вся сцена привиделась снова. Ах, так-таки не может Пуассо без Анетты!
Только что соединились они — обе Анетты, прежняя и нынешняя, — и вот опять расходятся. Между ними лязгающая, глотающая деньги касса магазина, куски жирного мяса, восторженный покупатель — поклонник фирмы Пуассо.
Я вспоминал все и, растравляя себя, твердил, что мадам Пуассо красуется за прилавком, слишком красуется, — будто реклама капусты, мяса и прочего товара.
Словом, настроение у меня вдруг испортилось.
8
Я не спешил на ферму. Я бродил по улицам, чтобы рассеяться, заглушить свою нелепую досаду.
— Чего ты ждал от Анетты? — спрашивал я себя. Какого черта! Не воображал ли ты, что она стала доктором наук или открыла месторождение алмазов? Да, она мадам Пуассо! А почему ее судьба должна была сложиться как-нибудь необычайно? Только потому, что она когда-то, на ферме мадам Мари, дежурила у рации? Верно, и дежурила, и стирала для нас, бегала на соседние фермы с депешами, была хорошим, храбрым товарищем. И что же с того? Война кончилась, она стала мадам Пуассо. Она прекрасно устроилась, по здешним понятиям. И не суйся ты со своим уставом в чужой монастырь! Тебя не касается!
И все-таки я не мог успокоиться. Анетта за кассой в магазине, Анетта, считающая прибыль, — нет, такой Анетты я не мог себе представить. Конечно, я не имею права ничего требовать от нее. Но бессилие как раз и угнетало меня. В сущности, нет ничего тяжелее бессилия.
Думая так, я не предполагал, что еще несколько шагов, и жизнь моя здесь пойдет по-другому.
Меня не встретил запах горелого, очевидно ветер дул в другую сторону. На прохожих, обгонявших меня, я внимания не обратил.
На площади, над кучкой людей, взлетали редкие клубы рыжеватого дыма. Ветер нес их к фонтану, дым обволакивал гипсовую богиню, обломок рога изобилия в ее поднятой
