вышеуказанных. Мы с медсёстрами переглянулись.
К тому времени в отделении мы прятали раненого солдата и четырёх милиционеров, из которых двое раненых. Сами они не должны были себя выдать. Я волновался только за милиционера Александра Журавлёва, который мог начать бредить. Неспроста мы положили его одного в маленькую палату.
Наступил полдень, журналисты не появлялись. При мне Басаев позвонил в штаб и спросил, почему их нет. Ему ответили, что журналисты ещё не собраны, и перенесли их приход на два часа. Басаев сказал в трубку, что если договорённость не будет выполнена, они расстреляют пятерых заложников.
В 14 часов журналисты снова не пришли. Басаев перенёс время на 17 часов и предупредил, что это последний раз.
Шёл шестой час. Я курил и смотрел в окно, никаких журналистов не было. Вдруг раздались очереди. Басаев выполнил обещание. В тот момент ко мне подошёл рентген-лаборант Чернышов и сказал, что у входа в подвал нашего корпуса лежат два подростка. Мы подошли к окну, я высунулся и увидел труп мальчишки, школьника. Рядом с нами заколошматили пули – стреляли наши. У меня случилась самая настоящая истерика. С обеих сторон произвол и жестокость, полное безразличие к жизням тысяч людей.
В бешенстве я выскочил в коридор, а там всё объявляли: «За побег заложника – расстрел пяти человек, за побег медика – расстрел десяти». Я побежал по коридору, и вдруг в другом его конце показался Басаев. Он шёл в окружении боевиков, что-то им объяснял и улыбался. Во мне всё поднялось, я встал у них на пути и сказал:
– Зачем расстреляли детей?
– Какие дети?
– Лежат под окнами. Два школьника.
– Это милицейская разведка была, – ответил Басаев.
– С чего вы взяли? – выкрикнул я.
– Мы знаем, кто они были, поэтому мы их расстреляли.
На меня ещё сильнее накатило, и я попёр на Басаева. Его телохранитель воткнул мне в живот автомат, палец на спуске, смотрит на своего главаря. Басаев перестал улыбаться и сказал самую страшную для меня и всех нас фразу: «Сколько надо будет, столько расстреляем».
Я не выдержал и взорвался: «Я заслуженный врач Российской Федерации, заведующий хирургическим отделением, хирург высшей категории, по официальному заявлению вхожу в тройку ведущих хирургов Ставропольского края, меня дважды в приказном порядке назначали главным хирургом края, дважды я отказывался. Расстреляйте меня, а людей оставьте в покое, детей оставьте в покое!» Во мне всё кипело. Даже сейчас мне тяжело говорить, а тогда меня трясло. Басаев уставился на меня и так стоял. Вдруг он развернулся и ушёл.
Позже мне подтвердили, что эти мальчишки, конечно, не были милиционерами. Мать одного из них лежала в больнице, они пришли её навестить, рассказать, как хорошо сдали выпускные экзамены. Они успели уйти до прихода боевиков, но их поймали на автобусной остановке и привели назад. Ночью боевики расстреляли подростков, приняв их за милиционеров.
Минут пять я стоял, как столб. Потом, ничего толком не соображая, поплёлся следом за Басаевым. Я думал как-то уговорить его не расстреливать людей.
Я видел, что он зашёл в ординаторскую. Открываю дверь и вижу: стоит Басаев и двое наших – Петька Костюченко и Вера Чепурина. И Басаев их инструктирует: «Скажете то-то, скажете пять тысяч». Я понял: в штаб их отправляет. Я говорю:
– Так что, Басаев, отправляете моих в штаб на переговоры?
– Да, – отвечает.
Мне вдруг мысль пришла:
– Слушай, Басаев, а если взять генерала и вот сюда к вам привести, отпустите всех заложников?
– Если генерала из штаба, отпущу.
– Слово даёте?
– Да, я выполню обещание.
Тут мои подчинённые как закричат: «Не пускайте его! Он будет ругаться, мы ни о чём не договоримся». Мне стало так обидно, я думаю: «Господи, сколько я вас вытаскивал! Операция есть операция. Можно войти, а выйти – не всегда хватает умения. “Дядя Толя, давай выручай!” Всех выручал».
Я отвернулся от них и говорю Басаеву:
– Дайте мне гранату, я приведу вам генерала.
Он рассмеялся, и мне смешно стало.
«Не пускайте его!» – опять закричали мои.
Я сказал:
– Басаев, слушай, ну вы уже знаете, кто я такой.
Он ответил:
– Нет, вам там делать нечего, занимайтесь своей работой, а они поедут.
Я уже выходил из ординаторской, когда вдруг услышал:
– Анатолий Германович, остановитесь.
Я ошалел: по имени-отчеству меня назвал! Поворачиваюсь, Басаев стоит и улыбается:
– Вы знаете, а я передумал. Действительно, езжайте, вы скорее всех добьётесь там журналистов. Но назад не возвращайтесь. Я клянусь, ни одного человека за то, что вы не вернётесь, я не расстреляю.
– Почему не возвращаться? – спросил я.
– Потому что завтра будет штурм. Завтра здесь будет очень много крови. Вы уже ничего не сделаете, а в городе ещё пригодитесь. Переговорите в штабе. Добьётесь – хорошо, не добьётесь – всё равно не возвращайтесь.
– Тем двоим тоже не возвращаться? – спросил я.
– Нет, они обязаны вернуться.
Басаев попросил меня быть его посредником: отвергнуть предложения штаба – он ждал, что ему предложат деньги и вылет в любую страну – и передать его требования.
Перед тем, как уйти, я спросил его:
– Если бы вам поступило аналогичное предложение уйти и не возвращаться, вы бы оставили своих?
– Нет, я же чеченец.
Мне стало обидно.
– А почему вы считаете, что русский хуже чеченца?
– Я так не считаю, я прагматично предложил вам не возвращаться. Но это ваше решение.
– Я не могу бросить своих медсестёр. Как мне добраться до штаба?
– Вас ожидает машина.
По дороге я узнал, что Басаев пообещал расстрелять ещё заложников, если журналистов не будет в 8 вечера. В штабе нас, врачей и трёх заложников, уже ждало руководство. Среди присутствующих я узнал Степашина, представителя администрации края Коробейникова, начальника краевого МВД Медведицкого и, как мне показалось, одного из заместителей генерального прокурора РФ. Все они сидели в одном торце большого стола, в противоположном конце сели наши. В центре стола стояли бутылки с минеральной водой. Я сразу почувствовал сильную жажду и сел напротив бутылок.
Встреча проходила бурно, с руганью. Петька начал кричать, за ним Вера: положение большинства больных и раненых бедственное, нет медикаментов, нет перевязочного материала. Мне добавить было нечего. Я подвинул бутылки к себе и прямо из горлышка (стаканов не было) пил воду. Выпил одну бутылку, вторую, а ещё две засунул в карманы. Я человек не наглый, но там я так поступил. Петя Костюченко кричал, что будет подано заявление в суд по факту расстрела заложников. Я молчал, так хорошо мне стало.
Недалеко от меня сидел Степашин. Он сказал мне: «Сядьте поближе». Я
