иногда же соответствующие решения принимали новые органы власти[86]. А революционный комитет Шлиссельбурга принял специальное решение об уничтожении тюремных корпусов знаменитой каторжной тюрьмы, бывшей для всех русских революционеров одним из мрачных символов ненавистного им режима. Из тюремных зданий было вывезено ценное имущество, и в ночь с 4 на 5 марта здания запылали, они горели несколько дней. Пожар этот воспринимался современниками как символ начала «новой жизни»[87].
В Ревеле распространялись невероятные слухи об огромном количестве узников старого режима, томящихся в местных тюрьмах. 2 марта началась манифестация, в которой участвовали рабочие и матросы, певшие революционные песни. Толпа, преодолев вооруженное сопротивление охраны, освободила заключенных. Знаменитая тюрьма-башня «Толстая Маргарита» была повстанцами сожжена (горящая живописная тюрьма стала символом революции в Ревеле, она неоднократно изображалась на современных почтовых открытках). И здесь были освобождены не только политические заключенные, но и уголовники, и немецкие шпионы. Местный Совет затем занимался обеспечением уголовников работой и в то же время пытался организовать поиск оказавшихся на свободе вражеских агентов. Об освобожденных же политических заключенных передавали самые ужасающие слухи. «Многие из тех, кто сидел в „Маргарите“ с 1905 года были доведены до такого состояния, что не выжили (!) этой радости — умерли на глазах матросов, распахнувших им двери свободы», — вспоминал бывший моряк из Кронштадта, который, разумеется, не был сам свидетелем этих событий, происходивших в Ревеле. Другой бывший матрос также «вспоминал», передавая слухи революционной поры: «Политзаключенных содержали в нечеловеческих условиях, некоторых выносили на солнечный свет и они тут же умирали». Судя по всему, слухи об освобождении ревельских узников царизма оказали немалое влияние на радикализацию балтийских моряков в 1917 г. Но в действительности общественное мнение города было поражено сравнительно малым количеством бывших политических заключенных, освобожденных после Февраля. По Ревелю поползли новые фантастические слухи об узниках, якобы все еще томящихся в необнаруженных еще застенках, поэтому местный Совет начал производить раскопки, пытаясь найти некие особые тайные подземные казематы. На место работ откомандировали и специалистов по тюремному перестукиванию, чтобы они могли немедленно вступить в контакт с «узниками режима». Разумеется, работы и «перестукивание» не дали никаких результатов, Совет оповестил об этом жителей Ревеля в соответствующем воззвании[88].
Освобождение заключенных становилось важным элементом «праздника революции». Когда 3 марта по приказу из Петрограда бакинская прокуратура отдала распоряжение об освобождении узников из местной тюрьмы, то у ее ворот собралась огромная толпа, которая встречала овациями всех освобожденных[89].
Уничтожение зданий тюрем имело символическое значение: в «новом мире» революционной символики, в наступившем царстве «свободы вечной» тюрьмам просто не было места. Их уничтожение мыслилось многими носителями революционной политической культуры как важное предварительное условие наступления этого «нового мира», в котором радикально должны измениться не только социальные и политические условия, но и весь моральный климат. Так, политические заключенные, выпущенные из Шлиссельбургской тюрьмы, сразу же потребовали освобождения своих товарищей по заключению — уголовников. Власти колебались, и тогда вчерашние арестанты, политические заключенные, начали готовить местное население к штурму «Бастилии», операцией руководил известный анархист И. Жук, сам только что освобожденный из крепости. В последний момент администрация капитулировала и передала повстанцам ключи от тюремных корпусов. При освобождении последних заключенных собравшиеся жители Шлиссельбурга опустились на колени, раздались рыдания. Все уголовные получили свободу, предварительно торжественно и публично пообещав, что навсегда прекратят преступную жизнь, бросят пить и перестанут играть в азартные игры[90].
Показательно, что и в других случаях часто амнистия проводилась по собственной инициативе, еще до того, как соответствующее распоряжение поступало из столицы[91]. Когда же одна «верующая социалистка», давний член Бунда, с изумлением узнала, что в России тюрьмы все-таки существуют и после свержения царя, то она решительно заявила: «Это не моя революция»[92]. Такие же аргументы приводили и бывшие политические заключенные, выступавшие за полное освобождение и арестантов-уголовников: «Праздник свободы, переживаемый всей Россией, не будет полным, если хоть один человек будет оставаться в тюрьме в эти великие исторические дни»[93]. Другой возмущенный гражданин обращался в Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов: «В настоящее время уголовных снова задерживают, снова сажают в тюрьму, и все это происходит в обновленной России»[94].
Подобное отношение к тюрьмам повлияло и на формирование образа и репутации одного из самых популярных вождей революции — А.Ф. Керенского. В качестве министра юстиции он подписал указ об амнистии, и одним из его «революционных титулов» стало звание «освободителя», именно так к нему обращались авторы ряда резолюций и петиций. На современной открытке «министр народной правды» был изображен на фоне горящей полуразрушенной тюрьмы. Разумеется, никаких свидетельств того, что Керенский выступал за тотальную ликвидацию всех мест заключения, нет. Однако именно он подчас символизировал эти действия, и уничтожения зданий тюрем ошибочно связывались с его именем.
В сохраненных же тюрьмах режим радикально менялся, «революционизировался» и «демократизировался». Места заключения становились местом разнообразных смелых политических и общественно-педагогических экспериментов. Камеры и коридоры тюрем украшались красными флагами и революционными лозунгами, они стали местом собраний и митингов заключенных. Так, по Москве поползли тревожные слухи о массовых беспорядках в Таганской тюрьме. Туда были срочно направлены адъютанты командующего Московским военным округом и представители Московского совета. Оказалось, что отныне порядок в тюрьме организуется самими заключенными: «Нет больше преступников!» — гласил плакат, вывешенный на самом видном месте. И современники первоначально искренне верили в чудо революционного преображения «старорежимного» острога: «В тюрьме был праздник свободы, орошенный слезами обновления», — с умилением писала об этом эпизоде газета Московского Совета солдатских депутатов в марте 1917 г.[95]
В одесской тюрьме также было организовано самоуправление заключенных, большую роль здесь играл Г.И. Котовский, пользовавшийся большим авторитетом среди уголовников. Отказавшись воспользоваться благоприятной ситуацией, создавшейся после переворота, он в отличие от некоторых узников, не бежал из тюрьмы и пытался (не всегда успешно) удерживать от побега других заключенных. Будущий герой Гражданской войны даже совершал с разрешения тюремной администрации выходы на волю, агитируя одесских преступников организоваться, начать новую жизнь и поддержать новый строй[96]. Замки в одесской тюрьме были сломаны, а на ее стене появилась надпись: «Смерть тому, кто посмеет отремонтировать замки!»[97].
Порой заключенные проводили политические митинги и даже уличные демонстрации. Так, в Киеве заключенные, окруженные конвоем, шли по улицам города со знаменами и плакатами. Одних киевлян это умиляло, другие же, подобно некоторым руководителям Совета, видели в подобной манифестации профанацию священного красного знамени[98].
2. «Праздники свободы»
В большинстве населенных пунктов империи
