Книга Марьград - Юрий Райн

О бабушке Тане и говорить нечего: ей, по ее счету, девяносто с лишним. И никого она не рожала, и бабушка она тут ничья. Но очень-очень уважаемая. Себя, посмеиваясь, называет «апа». Так, объясняет, у восточных народов принято обращаться к женщине, которая намного старше. Она-то помнит восточных людей. И мамы помнят. А сестрицы-подружки — нет, только по книжкам и фильмам, как и Марина, конечно.

Да, она, Марина, теперь самая младшая. Но тоже уважаемая — потому что врачея! А по возрасту, который по личному счету, младшая. Повзрослеть, может, и заманчиво, но боязно. Да что боязно — вовсе страшно… Марина хорошо помнит тот ужас, когда мама, Марина-старшая, сперва расцвела — второй молодостью, говорила она, — а на самом деле заразилась от Местных, и враз закончилась та вторая молодость, не успев толком начаться, и полетело мамино время быстрой злой птицей: стареть стала день ото дня, волосы повыпадали клочьями, спина согнулась, а потом вовсе скрутило ее, и сморщило, и сделалась она махонькой, кривой, коричневой, и поднялась — по-местному спустилась — на пустующий шестой уровень, останавливать никто не посмел, а дальше сил не хватило, а дальше — пустой угол, бетонный пол, принесенные полумертвой от горя ею, Мариной-младшей, матрас, подушка, одеяло, а дальше, по нарастающей… Вспомнить жутко, назвать — сил недостает. Да и ни к чему называть. Мама, мамочка, светлая королева.

Вирус бешенства времени, сказал старший Свящённый Иван Максимович, когда с мамой прощались. Свящённые тогда все четверо пришли проводить ее. И дядя Саша с ними, конечно. Сдерживали слезы, вытирали молча, украдкой… женщины плакали в открытую, а она, Марина, словно окаменела.

Маринина мама такая одна была. Две другие мамы, что тоже умерли, — они это, дядя Саша говорит, нормальный ход, просто от старости. Да Марина и сама знает, врачея же. А вот что ее мама — единственная, кто от Местных заразилась, это ей, Марине, сигнал: поменьше с Местными общайся! А как поменьше, коли медиков, кроме нее, нет. Дядя Саша говорит: риск дело благородное, но рискуй, мол, с умом. Эх, ума-то и не хватает.

Дядя Саша хороший. Старый, да, но он всегда старым был. И Свящённые тоже — какими были, такими и остаются. Разве что чуточку сдают: то волосы седеют понемногу, то морщинка прибавится. Но — медленно. Потому что у них, в Резиденции, что в самом низу — по-Местному на самом верху — время такое. Медленное. Они-то говорят: нормальное время, а для нас, не говоря уж о Местных, оно медленное.

Нам всем бы туда, и Местным тоже. Глядишь, выправилось бы все, да нет туда ходу. Местным ходу нет к нам, муданкам, а нам и Местным тоже — в Резиденцию нет ходу. А им, Свящённым, ход повсюду. Ну и нам повсюду, кроме как к ним.

Мама, в который раз вспомнила Марина, на звезды глядя, объясняла: Свящённые — это так Местные слово поуродовали. Поначалу-то звали их Посвящёнными. Сократили зачем-то, оно и прилипло. А уж Явреями их почему прозвали — и вовсе непонятно. Дураки потому что, сердилась мама. А Свящённых, рассказывала она, было, опять же поначалу, не четверо, а больше. Но мало-помалу некоторым стало все невмоготу, и спустились они на уровень ниже нижнего (выше верхнего по-Местному) и впали там в спячку. В анабиоз, если по-научному. Или в стазис — это уж у самой Марины неведомо откуда словечко выпрыгнуло. Вот. А четверо — остались. И дядя Саша с ними. Он вообще-то такой же, но к нему почему-то ни «Свящённый», ни, тем более, «Яврей» не подходит. Дядя Саша и есть дядя Саша. На-Всё-Про-Всё. Свящённых редко кто видит, а дядя Саша то и дело то тут, то там, всегда при трудах — починить, наладить, заменить, смастерить…

А еще, напомнила себе Марина сквозь накатывающую дрему, в Бывшей Башне хорошо потому, что здесь, на уровне «нуль», есть надежда встретить того, кого мама ждала до последней своей быстрой секундочки. Марина из маминой памяти его помнит, хотя и смутно. Мама порой говорила, что быть бы Марине его дочкой, только сложилось как сложилось… карточным домиком сложилось, горько усмехалась она, да в одночасье. Спустя две недели после Покрытия случился у мамы выкидыш. А спустя сколько-то лет случилась Марина. По имени — как мама, дочка — мамина, а еще — чья? Ни мама не раскрывала, ни кто другой. А может, и ничья — есть такое слово: партеногенез.

Того, кого мама ждала, она успела завещать Марине. Так и сказала: завещаю, мол, доченька, тебе его ждать. Верю, сказала, что придет; а ты, сказала, его сразу узнаешь, моей памятью. Тогда-то, сказала, все и переменится.

Одно это и держит; кабы не оно — на кой такая жизнь.

Спать, однако, хочется — сил никаких нет.

***

Пронзительно заверещала связная коробочка, дядей Сашей изготовленная. Марина рывком села на своей охапке, поднесла коробочку к губам, спросила, сипловато со сна:

— Что?!

Вызывала, кажется — коробочка хрипела почище Марины, — сестрица-подружка Ольга:

— Маришка! Вот же ты запропастилась! Снова на нулевом? Обыскались тебя, а там Веруня вроде как рожать начала!

Марина прокашлялась. Ответила уже ясным голосом:

— Бегу… Рано она что-то…

— Рано… — проворчала Ольга. — Ты бы больше на нулевом своем околачивалась, было бы вообще по самое никогда…

— Бегу, — повторила Марина.

Роды — дело для Местных нетрудное, но так уж укоренилось: всегда требовали врачею. Как бы ритуал сложился. Точнее, часть ритуала.

Сейчас наслушаюсь, подумала Марина, спустившись на уровень «раз» и помчавшись по коридору. Хорошо хоть, базовый медкомплект всегда при себе, не нужно крюка давать, время терять. Это мама так научила, да и в памяти засело — уж что намертво, то намертво: у врачеи неотложное должно быть при себе всегда и всюду.

Так, Веруня у нас на уровне «два». Да, точно, сектор «два-пять». Значит, сейчас, на площади Первых Встреч, налево, там лестница вниз, налево, еще раз налево, проспект Два, площадь Вторых Встреч, прямо, все прямо, потом направо…. Ух, и наверчено же в нашем граде! Ну, зато любой враг заблудится… Правда, какие тут нам враги… Разве что сами себе…

Поспешать, поспешать! Разродится-то сама в лучшем виде, да ведь Местные потом душу вынут попреками: мол, врачея, а опоздала, что ж ты, муданка, за врачея такая, одно слово — муданка… И пойдет-поедет, нуднее некуда.

Еще издали услышала заунывное, малоосмысленное, повторяющееся без конца:

Самосвал заряжай,

Колдуну угрожай,

Бодуна окружай,