разбросаны по сену.
Ну Зубатов, ну, гад! Я тебе это припомню!
Потому как больше некому.
Ночь прошла относительно спокойно. Чтобы согреться, я соорудил подобие кокона из сена и влез внутрь, а сверху намостил ещё сухой травы. В результате было довольно тепло и приятно пахло чабрецом, мятой и ещё какими-то давно забытыми травами из далёкого детства. Если не считать, что где-то под полом периодически скреблась мышь и будила, выспался преотлично.
Рано утром, ещё солнце только-только выглянуло из-за горизонта, как я проснулся. Возможно, виной был большой жук-рогач, сердито жужжащий на поперечной балке или же я действительно впервые за много-много лет из прошлой моей жизни наконец-то прекрасно выспался, но чувствовал я себя, словно в далёком детстве.
Я легко соскочил с сеновала и потянулся. От села тянуло пахнущим грибами и мокрой травой туманом, и парным молоком, а где-то далеко мычала корова. Сейчас лагерь ещё крепко спал: артисты полночи возмущались и гневно обсуждали недружелюбных селян, чуждую идеологию и мировую буржуазию. Жоржик и Гришка охраняли периметр стоянки агитбригады. Остальные раздобыли где-то бутыль самогона, и негодовали ещё больше. Когда самогон закончился, уже хотели идти на село разоблачать антисоветскую сущность религии. Даже дамы приняли посильное участие. Гудков на село разоблачать не пустил, поэтому ещё немного повозмущались, затем уселись рядышком и нестройно затянули заунывную песню о бескрайней степи.
Меня, соответственно никто никуда не пригласил. Да я и не стремился — устал за день. Тем более первый день в этом мире прошел.
Я несколько раз отжался и подпрыгнул — молодое тело легко отозвалось на движения. Это было так непередаваемо-здорово — в момент сбросить двадцать восемь лет и внезапно стать мальчишкой!
Радостно хохотнув, я подпрыгнул и побежал к речушке. Вода была тёплая, как парное молоко, я бросился в воду и проплыл туда-сюда, несколько раз.
Жизнь прекрасна, когда ты молод!
А когда ты внезапно молод — прекрасна вдвойне!
В следующее село мы въехали практически под вечер: пока все проснулись, пока собрались, пока доехали. Мы долго тряслись по вязкой рыжеватой дороге длинным обозом из фургонов и телег, дважды останавливались. Один раз, потому что Люся и Нюра захотели обязательно нарвать полевых цветов, а второй раз, так как от одной из телег отвалилось колесо, да так неудачно, что она аж перевернулась. Пока разгрузили и достали её из рытвины, пока поругались, пока приладили, пока обратно всё загрузили…
И опять всё дальше, дальше, вдоль леса, через убранные поля, аж до крайнего села у горизонта.
Ещё один поворот, уф, вроде последний.
И вот, наконец, пахнуло сдобой, навозом и борщом — мы въезжаем в село. Оно небольшое, здесь всего-то две большие улицы и пара переулочков, но село видно, что богатое, справное — даже есть свой клуб с читальней, небольшая школа, а вдалеке золотится купол с крестом, на который комсомольцы уже заранее неодобрительно поглядывают. Мне непонятна такая их реакция, но, видимо, на то у них есть причины. Ну что ж, дальше посмотрим…
Агитбригадовцы приготовились загодя и, въезжая в село, разыграли перед изумлёнными крестьянами целое представление. Я впервые наблюдал, как врывается в сонную провинцию бьющая через край энергия зрелищ и фарса.
Это не просто рядовое происшествие — это целое событие, которое надолго останется в истории тихого и мирного села, никогда ничего не видевшего. И потом какие-нибудь кумушки, сидя вечерком на завалинке в ожидании коров, вспомнят:
— А когда это было?
— Да сразу после того, как агитбригада приезжала!
Зрелища. Это один из самых мощных факторов влияния на человеческие эмоции.
Въезжаем.
Все бросили работу и встречают агитбригаду. На веренице раскрашенных фургонов и возов сидят весёлые, брызжущие энергией, загорелые артисты. Зёзик, в ярко-синем полосатом костюме наяривает на скрипке развесёлую мелодию. Люся, в балетной пачке и военном кителе грациозно делает стойку на руках прямо на крыше фургона. Нюра жонглирует сразу шестью раскрашенными палками. Жоржик идёт рядом с возом и легко держит на вытянутых руках за ноги Нюру, которая жонглирует этими палками.
И тут Гришка начинает петь разухабистые частушки. Он подыгрывает себе на баяне.
Частушки очень простые, даже примитивные, но народ буквально падает со смеху.
А в это время Люся соскакивает с фургона и ловко делает арабское сальто. Виктор играет на трещотке, а Нюра, буквально взлетев на крышу фургона, танцует что-то восточное.
Нужно ли говорить, что любопытство селян уже взвинчено до предела. И когда Макар Гудков зычным голосом прокричал, что завтра вечером будет представление, народ взрывается радостными криками.
Наши девушки бросают в толпу листовки и машут руками. Скрипка Зёзика играет что-то стремительное, и мы, наконец, заезжаем в один из крайних дворов.
Уф! Наконец, приехали.
— Так, товарищи! Нам здесь квартироваться аж десять дней, — сразу же объявил Макар Гудков. — Это будет наша основная база, а по окрестным хуторам будем выезжать радиально, по кругу. Здесь не далеко, пять-семь вёрст.
— Хорошо! — послышались усталые голоса.
— Теперь насчёт проживания. Начинаются заморозки, в фургонах спать холодно. Пейзане нам дают аж три домика. Так что ночевать будем в шикарном виде, — довольно усмехнулся Гудков. — Давайте обустраиваться. Товарищам женщинам предлагаю поселиться вон туда. Там мне сказали, как раз три койкоместа есть. И печка хорошая.
Он показал на небольшую избёнку у палисадничка со пожухлыми от жары листьями сирени.
— А мы с вами, товарищи, разместимся вон там.
Второй домик представлял собой длинное приземистое строение, с деревянными стенами, и с давней побелкой.
— Только это… — замялся Гудков, — там четыре койки и полати.
— На полатях я могу спать, — миролюбиво зевнул Бобрович и потянулся так, что аж хрустнуло, — если они не сильно короткие.
— Так-то оно так, — почесал затылок Гудков, — я не о том, кто где спать будет. Как-то разместимся. Вопрос в том, что нету шестой кровати. Вон ему.
Он ткнул указательным пальцем на меня.
— Ты, браток, не обижайся, но ты у нас человек новый, да и не при делах покамест, так что и бытовой комфорт тебе положен по остаточному принципу — радушно пояснил Гудков.
Зубатов злорадно ухмыльнулся.
— Так это… можно же тюфячок на пол ему бросить и нормально будет, — почесал белобрысую голову Гришка Караулов. — особенно если в избе натопим. Ну а чо, мы вон мальцами в деревне все покатом на полу спали. Мать сена бросит, сверху рядном застелет — так и спим. И ничего.
— Да не в том дело, — покачал головой Гудков. — Там места мало. Мы в прошлом году здесь проездом были, я точно знаю. Я даже не представляю, куда тюфячок этот ему бросать.
— Да пусть вон с бабами в одном доме спит, — хохотнул Зубатов, — у него еще женилка не выросла, так что нормально будет.
— Ну здрасьте! — возмутилась Клара, — а ежели нам, скажем, переодеться надо? Или душно станет? Не будем же мы перед мальчиком в одном неглиже дефилировать⁈
— Ой, да что там у тебя смотреть, — заржал Караулов. — это вон Люське беспокоиться надобно.
Колодная возмущённо фыркнула, а Пересветова томно поджала губы и отвернулась, обиделась, значит.
— Так, а третий дом? — напомнил Жоржик, — ты говорил, что нам три помещения выделяют.
— Ой, не знаю, — поморщился Гудков, — там какой-то этот дом непонятный. И не дом даже, а так, халупка. И печи нормальной нету. Холодно и сыро. И пол земляной. Не знаю, как там спать. Я думал, мы там реквизит держать будем.
— Как-никак, а крыша над головой, — продолжил развивать мысль Зубатов, бросив на меня насмешливый взгляд. — Всё же не на улице. И не с женщинами. Койка там хоть есть?
— Вроде что-то есть, — пожал плечами Гудков, правда неуверенно.
— Ну и ладненько, — усмехнулся Зубатов, — будут у тебя, Капеустин, значится, личные апартаменты. Ты же не боишься один в избе спать?
Я не отреагировал на такую тупую подколку. Вот кретин, решил пацана на слабо взять.
— Да, Виктор прав. Так что устраивайся там. Одеял накидаешь, и будешь спать, — подытожил Гудков, и все пошли расселяться.
Пока агитбригадовцы таскали личные вещи и заселялись согласно указанным помещениям, меня загрузили работой — нужно было лошадей распрячь, почистить, накормить, напоить. Затем перетащить фанерные щиты под навес во дворе.
Пока управился — была уже глубокая ночь.
Подхватив свой нехитрый скарб, я побрел и себе заселяться.
Домишко, что снаружи, так и внутри особо не впечатлял.
