вышел на улицу.
Он брел, улыбаясь, и сердце его было полно тихой радости. Неожиданно для себя он вдруг осознал, что ИМ ведомо чувство справедливости!..
Он не спеша шел по пустынным улочкам, с трудом ориентируясь в кромешной тьме, по ночам окутывавшей городок, власти которого рьяно экономили электроэнергию.
Внезапно из темноты навстречу ему вынырнула фигурка, бросилась на шею, обхватила руками плечи, разрыдалась…
— Анна… — тихо сказал он.
— Вы… вы живы?! — плача шептала она. — Я так боялась, что они убьют вас.
Он обнял ее и сказал на ухо:
— И совершенно напрасно боялись. Со мной все хорошо.
И поцеловал ее.
Долго длился их поцелуй, и когда они наконец оторвались и посмотрели друг другу в глаза с бесконечной теплотой и нежностью, оба поняли, что нет для них никого ближе и роднее в целом свете, чем этот человек напротив. И вновь они стояли обнявшись, шепча друг другу разные смешные, нежные и ласковые слова, и снова целовались. И, стоя в одном куцем пиджачке, не ощущал он студеного пронизывающего ветра, а замирал от блаженства, чувствуя под рубашкой завораживающую ласку ее пальцев с острыми, крохотными ноготками.
Когда они пришли, корпус уже спал. Они долго колотили в дверь и рассмеялись, когда разворчалась сонная дежурная. Тихонько поднялись они по лестнице, на цыпочках прошли весь коридор и вошли в номер.
В темноте, в звенящей тишине громко лязгнул ключ…
И была тьма, подобная той, в которую дух божий летал некогда над бурными водами, зачиная свет небесный, твердь земную и все на ней сущее.
— Милый… — чуть слышно шепчет она. — Милый… Откуда ты пришел ко мне?.. За что?.. За что одарил ты меня, грешную?..
— Что ты говоришь?
— Ты — бог! Ты — мой бог! Смешной, нежный и радостный… Спасибо тебе за то, что ты есть! Спасибо тебе! Ты… ты и сам не знаешь, какой ты!.. она вдруг заплакала.
— Ну что ты… — растерянно шепчет он, прижимаясь губами к ее глазам.
Плача, она целовала его лицо, шею, грудь…
— Я никогда не думала, что это… может быть так прекрасно…
— Разве ты не замужем?
— Замужем, конечно. Но с ним… это совсем по-другому, Я его ненавижу! Ненавижу! Он — грубый, злой, вечно пьяный… Ты не можешь себе представить, до чего мне страшно и противно, когда он наваливается, дыша перегаром, смрадный, нечистый, тупой… А я лежу, зажмурившись, и молю бога, чтобы все это поскорее кончилось…
— Он у тебя сильно пьет?
Она коротко вздохнула и ответила:
— Сильно.
— Отчего?
Пожала плечами.
— Отчего люди пьют? До свадьбы вроде был нормальный парень. Когда ушел в армию, я его два года ждала, ни с кем не встречалась. А пришел — поженились. Он и начал выпивать. Сначала от радости. Потом по привычке, с устатку, он у меня шофер на лесовозе. Потом… Потом с горя. Оттого, что детей нет.
— Разве это горе?
Она взглянула на него с удивлением.
— Странный ты, право слово… Что же горе, как не это? А то стала бы я по этим санаториям разъезжать, врачей да нянек кормить…
— По рублику?
Она фыркнула.
— Это с вас, мужиков, они рубли сшибают, потому что вы все равно больше не дадите. А баба… она ничего не пожалеет, лишь бы дите было. Вот и сосут из нас эти паучихи. Видел бы ты, сколько на врачихах этих и сестрах золота понавешано! И нагло подходят и требуют еще и еще… Своими бы руками я гадин этих стреляла…
— Ну, успокойся, может быть, это тебе поможет… И у тебя еще все получится…
— Ты думаешь?.. Дай-то бог… Вот было бы счастье…
Счастье… простое, человеческое счастье… Оно было неведомо ИМ, невообразимо далеким, всемогущим, всеведущим. Иногда ему становилось страшно оттого, что ОНИ такие рассудительные и методичные, отрешенно-бесстрастные и холодные. Порою он осознавал, что является для НИХ просто орудием познания, подопытным экземпляром своего вида, и все надежды на Контакт не более, чем химера. Слишком уж велики были различия между нами и ИМИ. И единственным мостиком между цивилизациями был и оставался крохотный сгусток биоэлектрических колебаний в коре головного мозга единственного из пяти с лишним миллиардов землян…
— Сереженька, скажи мне, почему ты такой?…
— Какой?
— Ну… такой. Не такой, как все остальные. Все куда-то бегут, летят, суетятся, а ты один… задумчивый добрый… будто ангел.
— Да брось ты…
— Нет, правда, как будто не от земли, бродишь и думаешь о чем-то своем, как блаженный какой. И взгляд у тебя такой, как… Ну, словно ты смотришь на всех нас откуда-то с неба. И ничего не видишь.
Он не долго размышлял. И понял, что сейчас не имеет права скрыть от этой женщины ничего. Он поцеловал ее в лоб и сказал:
— Я и в самом деле такой.
— Какой?
— Другой. Не такой, как все вы.
— Почему?
— Я ведь не отсюда.
— Не отсюда? А откуда?
— Нет, ты не думай, я человек, простой, обычный человек, но меня выбрали.
— Куда?
— Меня выбрали они… уангкхи.
— Кто?
— У-ангк-хи!.. То есть, это я их так называю, у них-то языка в нашем понятии нет. Они не с Земли, не с Марса, даже не из нашего мира. Там, где они живут… там невозможно жить. Но они как-то ухитряются. И не понимают, как мы ухитряемся жить в нашем мире… Представляешь, у них нет ни звезд, ни неба, ни земли…
— Как же они живут?
— Не знаю. Они объясняли, но я не понял. Они… как волны. Или лучи… Вернее даже, как группы волн. Я этого не понимаю. Их мир нам даже вообразить невозможно. Представь, у них скорость света равна нулю, длины и ширины вообще не существует, а время может идти то вперед, то назад. Вот, скажем, нашего времени они совершенно не понимают. Свое время они могут возвращать… Вот ведь как здорово!
Аня взглянула на него с робостью и улыбкой: разыгрывает он ее, что ли, или… Нет, вроде не шутит. Он посмотрел ей в глаза. Взгляд его был внимательным и испытующим. Он ждал, поверит ли она ему или… Она отвела глаза и спросила:
— И как же ты их видишь, раз они такие?
— В том-то все и дело, что никак! Они сами появляются внутри меня. И видят, чувствуют, ощущают моя мысли. А через мои глаза они как будто видят весь наш мир. Они научили меня проходить сквозь иные измерения, летать в космосе, погружаться внутрь атомов и звезд…
— Они к тебе прилетали? На тарелках, да?
— Нет же! Я тебе объясняю, они живут
