Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
был сначала пересказать басню Эзопа своими словами, в простейшей форме, а после – в высокопарном стиле. Далее переходили к более сложным перевоплощениям. Она могла писать от имени Ахилла, находящегося на краю гибели, или переделывать сюжет из Еврипида. Занятия не были легкими. Образование было серьезным делом, включавшим постоянные повторения, бесконечные правила, занимавшим долгие часы. Не было такой штуки, как выходные: учиться надлежало каждый день, кроме праздников, которых, слава богам, в Александрии хватало. Дважды в месяц все замирало благодаря Аполлону. Дисциплина была жестокой. «У ученика уши на спине – во время порки он слушает», – гласит древний папирус [30]. Драматург Менандр добавил этому изречению причинно-следственного звучания: «Кого не били, того не научили». Многие поколения школьников послушно царапали эту фразу костяными стилусами по деревянным табличкам, покрытым темным воском.
Еще до перехода к предложениям у не умевшей пока читать Клеопатры начался роман с Гомером. «Гомер был не человек, но бог», – красовалось на одной из ранних ученических табличек, вместе с первыми песнями Илиады. Ни один другой текст не пропитывал собой так сильно мир, в котором она жила. В век, помешанный на истории и чутко настроенный на славные подвиги, труд Гомера был настольной книгой, настоящей Библией. Гомер считался главой поэтов [31], 15 693 строки его поэм составляли духовный, политический, исторический и религиозный контекст эпохи, служили списком великих деяний и руководящих принципов, интеллектуальным мерилом и моральным компасом. Образованный человек цитировал Гомера, перефразировал его стихи, ссылался на них. Как заметил современник, «с самого раннего возраста младенческое состояние умов только начинающих учиться детей вскармливается наставничеством Гомера, и мы едва ли не с пеленок питаем свои души его словами, как материнским молоком»[35] [32]. Справедливо будет отнести сказанное к детям, подобным Клеопатре. Александр Македонский, как говорили, всегда имел под подушкой свиток Гомера; любой благовоспитанный грек, включая будущую царицу, мог наизусть цитировать из Илиады и Одиссеи. Первая была популярнее у египтян в век Клеопатры – видимо, этот сюжет казался более актуальным в неспокойные времена, – однако уже в раннем детстве она знала теоретически то, что в двадцать один год постигла эмпирически: бывают дни, когда ты готов начать войну, и бывают дни, когда надо просто вернуться домой.
Начальное образование внедрялось с перечнем имен богов, героев, рек. Далее следовали более утонченные задания. Какую песню пели сирены? Была ли Пенелопа безгрешна? Кто мать у Гектора? Запутанные родственные связи небожителей, должно быть, не вызывали затруднений у царевны из рода Птолемеев, рядом с генеалогией которых бледнели даже истории олимпийских богов. К тому же генеалогии пересекались, граница между человеческим и божественным для Клеопатры была размыта. (Школьные уроки тоже смешивались с прошлым ее семьи при изучении жизни Александра, другого неизбежного героя школьной скамьи. Клеопатра наверняка знала его историю вдоль и поперек, как знала о каждом поступке своих предков Птолемеев.) Первые вопросы были шаблонными, юный ум – цепким. Упор делался на зубрежку. Какой бог кому помогал? По какому маршруту двигался Одиссей? Вот примерно чем, скорее всего, была набита головка маленькой Клеопатры, тогда именно это принималось за эрудицию. В царское окружение входили философы, риторы и математики, бывшие одновременно менторами и слугами, интеллектуальными компаньонами и доверенными советниками.
За недосягаемым Гомером шествовала обширная толпа писателей. Естественно, все любили жизнерадостные пьесы Менандра, хотя со временем популярность его упала. Клеопатра знала басни Эзопа, знала Геродота и Фукидида. Поэзии она читала больше, чем прозы, хотя вполне вероятно, что ей были знакомы тексты, которые сегодня мы называем Книга Экклезиаста и Первая книга Маккавейская. Среди трагиков первенство принадлежало Еврипиду, отвечавшему историческому моменту – с его сонмом коварных женщин, неустанно и трудолюбиво ткущих вокруг себя паутину козней. Многие сцены она, несомненно, знала наизусть. Эсхил и Софокл, Гесиод, Пиндар и Сафо – всех их читала Клеопатра и другие благородные девочки из ее окружения. Для нее, как и для Цезаря, мало значения имело все негреческое. Возможно, даже историю Египта она изучала по трем греческим текстам. Немного арифметики, геометрии, музыки, астрологии и астрономии (два последних пункта – совсем по верхам) шло «гарниром» к «главному блюду» – словесности. Клеопатра знала разницу между звездой и созвездием и, может быть, могла сыграть на лире, но все это считалось вторичным. Даже Евклид не смог бы ответить ученику, если бы тот спросил его, зачем в дальнейшем ему может пригодиться геометрия.
Ни с одним из текстов Клеопатра не знакомилась в уединении. Она читала вслух или ей читали учителя либо слуги. Чтение про себя было не очень распространено, ни на публике, ни самостоятельно. (Свиток папируса из двадцати листов был громоздким и хрупким. Читать обычно приходилось с помощью обеих рук, правой держа свиток и левой скатывая прочитанную часть.) Один или несколько грамматиков помогали ей разбирать первые предложения, непростая задача – иметь дело с языком, на котором пишут без пробелов, абзацев и какой-либо пунктуации. Недаром умение читать с листа считалось серьезным достижением, тем более что делать это надлежало с блеском и экспрессией, четкой артикуляцией и впечатляющими жестами. Лет в тринадцать-четырнадцать Клеопатра начала изучать риторику и искусство публичных выступлений – вместе с философией, важнейшим и сильнейшим из искусств, что ярко продемонстрировал наставник ее брата в истории с Помпеем. Феодот, кстати, мог в какое-то время быть и наставником царевны.
Учителя риторики творили настоящие чудеса. Хотя девочек это касалось в меньшей степени, общество, в котором жила наша героиня, возводило мастерство владения словом в культ, умение строить веские аргументы и тонкое искусство убеждения и опровержения ценились очень высоко. Пышные речи произносились с использованием особых слов и жестов и выглядели чем-то средним между поэтическими чтениями и парламентскими дебатами. Клеопатра училась мыслить ясно, говорить артистично, двигаться изящно. Можно предположить, что форма главенствовала над содержанием, ведь «если краса человека – дарование, то цвет самого дарования – красноречие», – считал Цицерон[36] [33]. Высоко подняв голову, сверкая глазами и правильно интонируя, она шлифовала свое мастерство в надгробной речи, в обвинительной речи, в сравнении. Она училась кратко и энергично, призывая в помощники юмор и аллюзии, высказываться на разные щекотливые темы: почему Купидона изображают крылатым мальчиком с луком и стрелами? Где лучше жить – в деревне или в городе? Правит ли миром Провидение? Что бы ты сказала, если бы была Медеей, собирающейся убить собственных детей? Вопросы были одинаковыми, но ответы могли разниться. Некоторые из них – например, «справедливо ли будет убить свою мать, если она убила твоего отца?» –
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
