знать, вообще-то. Слишком больно, при чем не за себя, а за Каро.
— В некотором роде компенсация за то, что, по ее мнению, ей не досталось. Как и ее «путешествия».
Конечно, думаю, поэтому именно Милан. Но… и не только Милан?..
— Д-р Херц, а отношения ее, романы, вечеринки — тоже выдумано все?..
— Не исключено, но интересно лишь постольку, поскольку, — сухо-нудно «отваживает» меня Херц. Ему явно известно больше, но он не станет говорить. — Так сказать, как часть ее патологии.
Да как сказать. Мне становится беспокойно и начинает безумно хотеться, чтобы меня «поймали» и утешили. Сказали, что не я виновата в психозе моей подруги… Что даже если и стала причиной ее душевной травмы, но ничего плохого все-таки не сделала… Ну, кроме того, что пренебрегала ею столько лет… Мутила-мутила, вытаскивала ее, на какие только шалости не подбивала, но так и не стала ее окном в жизнь, о, нет…
— Скажите, пожалуйста, д-р Херц…
Меня в прямом смысле начинает трясти и мне абсолютно плевать, насколько это все-таки хреновина — прийти к психиатру, чтобы потом самой превратиться в психа. Беспомощно озираюсь по сторонам — черт, где тут у него диванчик…
Херц отзывчив и внимателен и подает мне стакан воды:
— Да, Катарина?..
— Д-р Херц, я в курсе, что это — не ком иль фо, но давайте на «ты»?.. — предлагаю, залпом осушив стакан с водой. — Кати.
— Хорошо, Кати. Симон.
— В общем, это все я, да?.. Ты мне скажи, я выдержу.
— Я вижу. Но — нет. Ты «увела» у нее парня — насколько это вообще возможно, не такие они, парни, вообще, ведомые. Но допустим, увела. Окажись на ее месте другая, не Каролин… — впервые он, не шифруясь, произносит ее имя, — никакого психоза на этой почве у нее не случилось бы.
— Я могла бы додуматься…
— Не могла бы. Даже родители ее долгое время ни о чем не подозревали.
Мы пьем кофе за его столом.
— А как насчет… ну… самопожертвования, там… чтоб… отступиться ради дружбы… мне… Я проярила, я понимаю, но…
— Нет. Нет и быть не может. С психологической точки зрения это называется: поступить втройне неправильно. Троих наказать. Во-первых, ее напотчевать иллюзиями, что выбрали ее. Во-вторых, себя лишить желанного человека. В-третьих, его лишить права выбрать самостоятельно — если бы он вообще дал с собой так поступить. Мужчины, видишь ли, не любят, когда за них решают. И никто не в силах сказать, что бы в итоге из этого получилось.
— Хуже, чем сейчас, вряд ли было бы…
— Какой бы навязчивой эта идея ни казалась мне, как клиническому психиатру — как терапевт я не согласен категорически. Кроме того… Катарина, у меня есть основания опасаться, что Каролин… пережила кое-что… или считала, что пережила…
— Ей сделали больно?.. — выпаливаю я.
— Мне кажется… увы, сейчас это фактические недоказуемо, но… возможно, ей показалось, что сделали…
Но ведь не Миха же… и если не Миха, то из известных мне там мог быть только один…
— Ты не станешь мне говорить, — договариваю за него я, — и я это, конечно, понимаю… Каро всегда боялась боли… И так дотошно расспрашивала меня про первый секс.
Его лицо непроницаемо, он лишь едва заметно кивает. Мне кажется, все это он уже додумал или выведал у нее сам.
— Я всегда считала, что из нас обеих первой потеряла девственность. И мне всегда казалось, что ее немного отпугнул мой рассказ о том, как это было у меня.
Херц снова кивает, снова — еле заметно.
— Возможно, — продолжаю, — на самом деле он не отпугнул ее, а…
— еще сильнее травмировал. Напомнил о своем. Если наши с тобой домыслы — пойми, Катарина, это всего лишь домыслы — верны, она воспринимала твои отношения и твой опыт в какой-то мере, как свое…
— Насилие было? — не могу не спросить.
— Не знаю, поэтому не думаю. Ты помнишь того парня, который у тебя на уме? Сможешь припомнить, как все между ними было?.. По крайней мере, с виду?
Твою мать, как сложно это. Как неподъемно. Как мутит от того, что от моих затершихся воспоминаний зависит, считать мне, что моя подруга стала жертвой насилия или нет. Меня завалит сейчас это.
— После того, как он уехал, они вели переписку, — соображаю. — И… мне кажется, ты прав. Но ведь все-таки тот опыт отпугнул ее?
— Если все так, то, кроме того, тот опыт сильнее привязал ее к тебе. Верней, к тому, что испытывала в жизни ты.
— Она не рассказывала обо мне? — спрашиваю.
— Ни слова.
Не знаю, расстраиваться мне или, наоборот, испытывать облегчение.
— Поэтому ты пролила свет на многое.
— Но как ты так сразу понял, кто я? По голосу, что ли?
— Ну, знаешь ли… — улыбается Симон. — Ты, возможно, слышала немного обо мне…
— Ясно, ясно, ты шаман и Зигмунд Фрейд и…
— Я абсолютно никакой не волшебник, а врач, правда, довольно опытный. Мне достаточно было немного понаблюдать за тобой, чтобы сделать выводы. Чем-то вы с ней похожи. Не внешностью и не характерами, но… что-то вас с ней объединяет. Такое бывает, когда люди вместе выросли или учились вместе. До твоего появления она среди всех моих пациентов была такой вот мой блэк-бокс. Видимо, мне просто очень нужно было, чтобы ты появилась.
— Но вчера ты же меня не видел, а только слышал и все равно нашел на меня время.
— У меня было «окно». Тебе повезло. Вернее, повезло Каролин.
Да, думаю, действительно повезло, с таким-то терапевтом.
— Ей можно помочь?
— Можно, — говорит он — и только.
Как собирается помогать — об этом не распространяется и у меня душа уходит в пятки.
Наверно, Симон видит это:
— Тебе необходимо понять, что ты не должна зацикливаться на том, что было. Анамнез — это не самоцель, а обязательный этап на нашем пути выявления причин.
Ему легко говорить, думаю. Это для него она «блэк-бокс» и лишь очередной случай в его обширной практике.
Но объективно он прав, конечно. С готовностью киваю и чувствую, что и правда ничего не буду бояться. Не обо мне сейчас речь, да и Каро от этого легче не станет.
Однако прежде, чем успеваю убедить себя не спрашивать, выпаливаю:
— Ей же не надо в клинику?.. Ложиться?..
— Нет. На данном этапе она не опасна ни для себя, ни для окружающих.
Ему ничего не стоит произнести такое вслух. Звучит это, по сути, ужасно, но как диагноз в общем-то ведь обнадеживающе. Поэтому я беру себя в руки.
Симон смотрит на часы:
— Так,
