Несмотря на теплую погоду, яркое солнце и душистые запахи крымского разнотравья, курортный сезон еще не начался. Но после питерской сырости Крым казался настоящим раем, средь которого в Ялту неспешно тащилась повозка, в которой два единомышленника разговаривали обо всем на свете, если «все» хоть как-то касалось полетов.
Скромный домишко в окрестностях Ялты служил красноречивым свидетельством общности судьбы российских изобретателей. Что моряк, что врач — итог один. Нужда, деньги ухнули в прорву страсти, сжигающей изнутри почище алкоголизма, отвернувшиеся близкие, у коих лопнуло терпение. Одиночество и жизненный тупик.
Десятки птичьих чучел, модели планеров, кучи журналов и газет, несколько книжек, превративших обитель Арендта в храм небесного бога, содержались в куда большем порядке, нежели Петины ритуальные реликвии на Васильевском. Профессия врача вбивает аккуратность и привычку к чистоте куда-то в центр фюзеляжа, и извлечь ее без полной разборки организма никак немыслимо.
К сожалению, уже в течение первых суток Петя выведал все, что первый русский планерист не успел опубликовать. Его суждения теперь не были столь категоричны, как ранее, но он по-прежнему оставался приверженцем безмоторного полета.
— Петр Андреевич, вам и никому другому не понять меня, пока не попробовали летать в Крыму.
— Что же здесь особенного? Нет, конечно, очень красиво — горы, море.
— Э-э, молодой человек, я вам не выдал самую главную тайну Крыма. — Весь внимание.
— Не торопитесь, — врач подлил чаю из щербатого чайника и хрустнул пряником. — Если не жаль потратить дня три-четыре и шесть рублей, я покажу вам нечто, коему нет ничего подобного в мире.
На следующее утро арендованный баркас с молчаливым татарином, капитаном и командой в одном лице, принял на борт Самохвалова, Арендта, ящик с «Кодаком» и большой сверток, замотанный мешковиной. Утлое рыбацкое суденышко украсилось латаным-перелатаным косым парусом и лениво двинулось на северо-восток вдоль крымского берега.
В часы и дни, когда от него ничего не зависело, Петр пытался расслабиться. Шелестел ветер в грязном полотнище, поскрипывал корпус, шептала вода за подозрительно низким бортом, ругались чайки и что-то заунывное тянул сквозь зубы мореман. С коллегой уже не хотелось общаться, все переговорено. Арендт тоже молчал, но с ним произошла странная метаморфоза. Он распрямился, словно даже помолодел. Редкая косматая борода лихо развевалась на ветру. В глазах светилась уверенность о владении неким секретным знанием, которое наполняет его существование смыслом и даже приподымает над простыми смертными.
К вечеру татарский колумб высадил путников в небольшом заливчике, который с трех сторон опоясывали невысокие горы. Авиаторы подхватили сверток, весивший без малого два пуда, и, спотыкаясь на гальке, отправились в глинобитную хижину неподалеку от полосы прибоя. В пределах прямой видимости манили к себе приличествующие статусу и состоянию гостя комфортные дачи, но Арендт, привыкший к крайней аскезе из-за вечного дефицита средств, решительно толкнул калитку в ветхом заборе.
Первую ночь в Коктебеле они провели у знакомых земского врача. Петя почти до утра не мог толком уснуть, поминутно просыпаясь из-за вездесущих насекомых. В шесть его уже поднял переполненный энергией планерист, изъял гривенник на нужды экспедиции, отошедший паре дюжих болгар-носильщиков, и четверка мужчин совершила короткое восхождение на гору Узун-Сырт.
На вершине любой горы красиво. Даже столь низкой, окруженной самым обычным пейзажем, без скал, утесов, ущелий, водопадов и прочих горских живописностей. Снизу, со стороны моря, дул непрекращающийся влажный ветер, быстро выстудивший остатки тепла из-под одежды.
Арендт пришел в неистовое возбуждение, подбросил картуз, поднятый ветром на приличную высоту, сбегал за ним, затем опомнился, наказал болгарам прибыть завтра к вечеру и принялся разматывать поклажу.
— Николай Андреевич, вы рассчитываете провести здесь все время до следующего вечера?
— Будьте покойны, Петр, вы даже не заметите, как пролетят полтора дня. О продуктах не извольте волноваться, я подсуетился.
Что уж беспокоиться о том, чего нет. Тощий сидор ни по размерам, ни по общему виду не напоминал филиал продовольственного магазина.
Между тем эскулап извлек из мешковины несколько длинных деревянных брусков, сверток плотной ткани, моток троса, нехитрый набор инструментов и начал упорно складывать непонятную до поры конструкцию.
— Помочь?
— Спасибо, справлюсь. Не впервой. Поможете только полотно натянуть. А пока любуйтесь видами и аппарат изучайте.
После того, как крыло, обтянутое тканью, приняло форму, заданную каркасом и множеством растяжек, Петю настигло легкое чувство дежавю. Крымский планер неуловимо напомнил снаряд Можайского. То же хвостовое оперение из вертикальных и горизонтальных элементов, вертикальная мачта с набором тросиков, натягивающих крыло. Хотя отличий, пожалуй, больше. Несущие плоскости не квадратной, как в адмиральском изделии, а птичьей формы, сильно загнутые кверху, подошли бы чайке-переростку. Шасси, мотора и лодки не было в помине. Вместо пилотского кресла в середине крыла болталась ременная сбруя на двух пилонах, чуть впереди Петя рассмотрел крепкий поперечный рычаг.
Ажурная и субтильная конструкция трепетала на ветру, норовя улететь, пока медлительные людишки чего-то там возятся. Наконец Арендт проверил последний крепеж, поднял аппарат за крыло и пристегнул себя к нему ременной арматурой.
— Вот, Петр Андреич. Первый в мире устойчиво летающий планер и уникальное место, где морские ветры, разгоняясь вверх по склону горы, всегда создают восходящий поток.
— Потрясающе! Почему же вы, Николай Андреевич, не опубликовали ничего про свои достижения?
— Зачем? Ладно, после обсудим. Оставьте пока камеру, пробный полет после перерыва не обещает быть красивым. Спускайтесь вниз, подсобите потом. В одиночку на гору его тащить зело затруднительно.
Петр помчался в сторону моря, остановившись в полусотне шагов от Арендта. Пилот меж тем перехватил аппарат за поперечную балку и приподнял. Бриз подхватил матерчатые крылья, и Николай не без труда удержал рвущийся к облакам снаряд. Затем планерист с усилием пробежал несколько шагов навстречу ветру. Конструкция рванулась вверх, он подтянулся и обхватил рычаг, опустил нос, заставив аппарат скользнуть вдоль склона, стремительно набирая скорость. Петя в испуге грохнулся ниц, опасаясь, что планер врежется в него на полном ходу. Но авиатор толкнул рычаг от себя, взмыл над питерским гостем, набрал высоту метров пятнадцать и плавно снизился к подбрюшию горы, умело спружинив ногами при приземлении. Самохвалов взял себя в руки, ругнулся, что пропустил часть полета и потопал к Арендту.
— Петр Андреевич, вы недисциплинированны для воздухоплавания. Я вам ясно сказал — идите вниз. А вы отошли саженей на тридцать и стали поперек взлета.
— Но простите, доктор, кто ж знал? Никто в мире не умеет летать так далеко как вы.
