— И как баталию вести будем, господа генералы? — Петр посмотрел на командующих корпусами. — Только учтите — нам не отбросить турок надо, не нанести им очередное поражение, а полностью уничтожить, чтоб дальше воевать не с кем стало!
Хиос
— Что творит?! Что творит?! — В голосе старого адмирала не слышалось недовольства, а одно скрытое восхищение. Грейг действовал четко, как на прошлых Котлинских маневрах, — его отряд буквально вломился в турецкую эскадру, разорвав ее на две части. Будто русская буква «Г» страшным колуном вломилась в длинную линию ровно посередине. Получилось вроде стула со спинкой или аглицкой буквы «h», сильно на нее похоже.
— Теперь надо устроить им не бой, а избиение, — пробормотал под нос адмирал и громко отдал приказ: — Сваливайтесь на неприятеля! Скорее!
Григорий Андреевич Спиридов знал, что говорил. Крупнокалиберные русские орудия плохо годились для линейного боя на приличной дистанции. Более всего они подходили для общей свалки, на самом коротком, с ружейный или даже пистолетный выстрел, расстоянии.
Такой бой теперь и начинался — русская эскадра в тринадцать вымпелов наваливалась на турецкую в двенадцать кораблей. Всякую мелочь типа фрегатов, бригов, шебек и прочих посудин османов, что крутились на порядочном отдалении, адмирал в расчет даже не принимал. Пары залпов русского линкора было достаточно, чтобы потопить любую из этих фелюк, толком даже ее не рассмотрев.
Восемь линейных кораблей турецкого авангарда, отсеченных Грейгом, ушли далеко вперед и вмешаться в бой уже не могли. Теперь им нужно было лечь на другой курс, снова поймать ветер, развернуться, совершить маневр для захождения, и лишь потом заговорят их пушки.
Так что добрый час есть, если не пару османы провозятся. А могут и вообще в драку не полезть, коли их главные силы русские пушки и «единороги» на щепки разнесут.
От бортов кораблей Грейга отлетели несколько орудийных дымков, и с небольшой задержкой грянул общий залп, укрыв русские линкоры дымовой завесой.
Адмирал впился взором в неприятеля: на каждом из русских «городов» имелись три десятка смертоносных «царских подарков» — особых вытянутых снарядов, отлитых по приказу императора и совершенно не похожих на привычные ядра. Хранились они на кораблях в опечатанных ящиках, и особый служитель за сбережение тайны головой своей отвечал.
Именно их должны были пустить в ход первыми из носовых орудий и лишь потом выстрелить всем бортом, дабы не затруднить прицеливание приставленных к тем тяжелым пушкам лучших канониров.
Адмирал уже видел их действие — несчастную «Астрахань» два десятка таких «гостинцев» разнесли в доски. Эти бомбы были снаряжены не черным порохом, а каким-то адским зельем, которое сотворили в тайне неизвестные умельцы по царскому приказу.
Но какое, как оно делается, из чего — даже он, вице-адмирал, не ведал — страшное «государево слово и дело» послужило надежной преградой для всех любопытствующих.
— В-у-х!!!
Словно огромный выдох пронесся по морю. Турецкий корабль развалился по палубе, и из нутра, как из огнедышащего жерла вулкана, вырвался столб пламени и дыма, поднявшись выше мачт.
— Крюйт-камера взорвалась! — взвился чей-то ликующий крик с характерным московским «аканьем», и тут же за ним грянуло многоголосое русское «ура».
Спиридов же едва улыбнулся, хотя уничтожению турецкого корабля он был тоже рад. С добрым почином, как говорится. И еще старый моряк успел заметить за секунды до того, как корабли заволокло дымом, что на борту турецкого флагмана, атакованного «Санкт-Петербургом», словно расцвели несколько красных «цветков».
Характерная примета «царских подарков» — более страшного оружия на море он пока не знал. Да и это появилось совершенно неожиданно… И очень даже кстати…
— Твою мать! Что же такое с ними сотворил командор Грейг?!
Спиридов повернулся к удивленно воскликнувшему командиру корабля капитану первого ранга Клокачеву. Офицер с вытянувшимся лицом смотрел на два полыхающих от носа до кормы «турка».
— Одним залпом — три корабля?!!
— Удивляться потом будешь! — резко бросил Спиридов. — Это забытый всеми «греческий огонь», наши мастера овладели его секретом! А император наш разузнал, сам знаешь от кого!
— Виноват, господин адмирал! — громко отозвался капитан, а на его лице растерянность уступила место злорадности. И Спиридов сразу понял почему — скоро и «Москва» начнет посылать в сторону турок адские гостинцы, коими были заряжены все две дюжины «единорогов» на шкафуте.
Страшные времена приходят на море — самое крепкое дерево, даже русский дуб или ливанский кедр, из которого строят свои корабли турки, не способно противостоять разрушительным взрывам «царских подарков», кои однажды Петр Федорович в присутствии адмирала назвал непонятным словом — «аммонал», и всепожирающему пламени «греческого огня», который государь именовал не менее странно — «напалм».
А эти «морские единороги», совершенно не похожие на шуваловское творение?! И мудреное словцо самодержец им тоже дал, насквозь непонятное, и хорошо, что не прижившееся, а то без чарки и не выговоришь, уж больно страшное, как рычание голодного волка, — «карронада».
Петергоф
— Что же ты со мной сделал, муж мой?! — тихо прошептала Екатерина Алексеевна, глядя на императорский портрет в полный рост. На нем ее Петр Федорович в новом, строгом и простом военном мундире, чуть прищурившись, смотрел прямо в глаза, многозначительно положив руку на эфес шпаги. Той самой, что даровал ему дед, король шведский Карл.
Ровно восемь лет, день в день, прошло с того часа, когда она сидела здесь же, терзаемая ожиданием и молоточками в голове — «завтра, все будет завтра». И он пришел, этот счастливый миг, когда ее возвели на престол величайшей державы, когда в светлый день ей присягнули все жители столицы, Сенат, церковники, гвардия…
Она тогда знала — ей уготовано великое будущее и слава, но сладкий сон длился всего лишь миг и окончился кошмарным пробуждением. Потерять одним разом все! И честь, и кровь, и надежды. Рухнуть в самую пучину безысходной тоски. Что это было? Наваждение? Морок? Безумие?
Като отдавала себе отчет — с того самого дня, когда ненавидимый ею муж предложил ей на выбор: жизнь или… Нет, не смерть, хотя это для него разрешало многие проблемы и было бы лучшим исходом.
Петр Федорович предложил совсем другое — прозябание и терзания самой себя вечность или начать с чистого листа, получить другую возможность и жить, и царствовать, но быть вечно второй, в его тени.
Кто ее осудит за то решение? Она полностью расплатилась перед Всевышним по старым долгам, полностью, с немыслимыми процентами. Ее измены, вечный грех, терзания совести — ведь они были венчаны перед Ним — все ушло, оставив опустошенность.
Боже мой, как она тогда его ненавидела, но как тогда и восхищалась! Петр за эти дни стал совершенно иным — сравнивать бесполезно. Призраки великих предков вдохнули в царя свои частицы. Нет, не вечно пьяный голштинец появился перед ней: благородный муж с великими помыслами и делами. Она стала почитать его, как отца в детстве, и, хорошо зная, что такое труд, преклоняться перед ним, не знающим усталости.
