Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Один за другим звучали тосты, все было очень вкусно и славно. Удивительно, но с Сергеем я не испытывала ни робости, ни скованности. Как же это здорово — не чувствовать себя довеском к красивой или бойкой подружке! Когда самый лакомый и аппетитный кусочек предлагается тебе; сок в бокале появляется за секунду до того, как ты захотела пить; а едва пары начинают плавиться в медленном танце, не нужно вжиматься в стул с тоскливым предчувствием, что опять просидишь одна…
Чудный, чудный вечер! Думаю, мы еще увидимся. Признаюсь: я очень этого хочу.
Что-то я сегодня расписалась. Ого! Уже второй час! Не проспать бы завтра.
P.S. Для этого сначала надо заснуть. Полчаса провертелась в постели, а в глазу — ни сонинки! Может, потому, что так и не решилась написать самое главное?
Кажется, я влюбилась.
А теперь — спать!
20 октября
На большой перемене забежала к Свете — новенькой «англичанке», тоже пришла в нынешнем году. А у нее глаза на мокром месте: Сова вызывала и опять читала нравоучения. На этот раз по поводу внешнего вида — юбка, видите ли, по ее меркам, коротка. Развозмущалась: ученики, вместо того чтобы тексты переводить, пялятся на учительские ножки.
— Так и сказала: «пялятся». — Губы у Светы задрожали, и она уткнулась в платочек.
Юбка не мини, но коленки видно. Очень даже, кстати, красивые. Я и Светке сказала: завидует.
— Ты молодая, симпатичная, на тебя мальчишки засматриваются, а ей в обед сто лет. Как наденет свой мешок, сразу понятно, с кого Малевич «Черный квадрат» писал. Наплюй и не расстраивайся.
Легко сказать! Сама-то после разговора с Совой хоть и не ревела, но нервов себе прилично попортила.
— Как школьницу отчитала… — продолжала всхлипывать Света.
— Но ведь двойку не поставила, родителей не вызвала — уже хорошо.
Шутка дурацкая, но и ситуация не лучше. Ну почему учительница не имеет права одеваться красиво?! Кто это решил? Сова? Да она сама вульгарная, у нее вкус с рождения атрофирован. Будь ее воля — всех в рясы запрятала, глядишь, и сама за женщину сошла б.
Когда вернулась в кабинет, все внутри кипело. А тут как назло кто-то на перемене перед доской растоптал мел. Виновные не признались, и дежурные уперлись: другие будут гадить, а мы — убирать? Чуть не сорвалась.
А что делать? Прикинуться, что инцидент исчерпан, уже нельзя. И не самой же после них тряпкой тереть!
Вызвала классную, та завела обычную волынку: кто натворил? Кто дежурный? Покричала минут пять — бесполезно…
Урок довела, но пригрозила: раз не можете вести себя нормально, больше на перемене в кабинет не пущу. Сказать-то сказала, только получится ли? Вот у Мадам четко: звонок звенит — всех как ветром сдувает, и она изнутри закрывается: «Перемена — мой законный перерыв». А на мне все время дети с вопросами висят, не выгонять же…
Никак не выкину из головы эту историю с мелом. Уже несколько раз спрашивала себя: почему в институте в нас пять лет запихивали всякую ерунду и не учили главному: что делать, случись конфликт? Показывают же в женской консультации будущим мамам, как пеленать ребенка, как купать. А почему будущим учителям не объясняют, как себя вести, если ученик хамит или не делает уроки? Есть, конечно, практика. Но когда на задней парте сидит учитель, все спокойно: конвой на месте, под ружьем, попытки неуставных отношений пресекаются моментально.
Почему не ввести, например, психологический практикум? Студенты разыгрывали бы сценки, сами искали решение. Одну темку уже могу подкинуть: напакостничали деточки, а виновных не выдают. Пусть бы будущие педагоги заранее голову поломали.
А то стоишь потом перед классом как дура.
Неудивительно, что еще перед дипломом больше половины нашей группы заявило: в школу — ни ногой! На самом деле в «рассаднике образования», как любил выражаться наш куратор Слава КПСС (Вячеслав Николаевич, в советское время истово преподававший историю КПСС, а затем с тем же азартом — историю России, причем роль партии по привычке подчеркивалась им в лекциях с интервалом максимум в пять минут), нас оказалось еще меньше: из восемнадцати человек всего трое — Зимина, Тополев и я.
Димку мы вообще сначала не поняли: подался в глухую деревню — это он-то, активист-экспрессионист! Расклад выяснился довольно быстро. На очередном узком междусобойчике человек эдак на десять Димка, будучи в сильном подпитии, проболтался: все давно на мази. Знакомая грандесса из гороно обещала: полгода поработаешь там учителем, затем годик директором (весь курс до самого выпуска его цитировал: «Я говорю: чего ждать, назначайте сразу, у меня потенциал о-го-го! А она мне: потенциал и потенция — разные вещи, полгодика потерпишь…»). Ну а дальше, с такой-то правильной трудовой биографией торная дорога — хочешь, в гороно, а потянешь, так, может, и в местное министерство.
А мы с Маринкой пошли в школу просто учить детей. Димка все пытался отговорить, раскладывал по полочкам: мотивация романтична, значит, недолговечна; материальное поощрение мизерно; моральное не гарантировано; конечный результат невнятен.
Маринка подсмеивалась: ага, чтобы из группы ты один в школе оказался? Бессмертной славы захотел?
Не думаю, он ведь все правильно говорил. Просто мы надеялись: у нас получится. И вдруг что-то изменится.
22 октября
Пишу мало, очень хочу спать.
Полдня ходила с ватной головой — опять до полночи репетировала урок. Старалась потише, но то и дело с шепота переходила на голос, хорошо еще, маму не разбудила. Иногда даже начинала руками махать. Со стороны — смех, да и только: толкаю на постели речи, точно Ленин на броневике.
Но иначе — как? Права Танюша: если сама к уроку не готова, то и спрашивать не имеешь права. А если знаешь, что сказать, если каждая минута расписана и дорога, то и у детей будет интерес. Поставить этот «паровоз» на рельсы действительно первое дело, а уж он потом потянет за собой «вагоны»: уважение, внимание, дисциплину, потому что некогда будет дурака валять.
Еще поняла: учителю нужно хоть немного стать артистом, ведь у доски — как на сцене. И в моей власти рассказать так, чтобы ребята пусть лишь (нет, слава богу!) в своем воображении увидели и убогий крестьянский быт, и залитый кровью Мамаев курган, и детишек, задыхающихся в газовых камерах Освенцима… Пропустили это не только через ум, но и через сердце. Пережили радость открытий и достижений, возмущение тиранией и бесправием.
Но стоит немного схалтурить — жди безжалостного «Не верю!». И тогда всё — опыт, знания, миллионы человеческих судеб, — всё проходит мимо.
23 октября
Сергей не приходил и не звонил. Наверное, не выдержу и спрошу про него у Маши. Но как же не хочется обрекать себя на многозначительные взгляды и пусть осторожные, но неизбежные расспросы!
Мама считает, что моя скрытность — своего рода осложнение болезни: подружек из-за нее у меня было мало, вот и не научилась секретничать. И отчасти мама права, но главной причины не знает даже она.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
