– Нет, значит. То-то я гляжу, сидит дурнушка зареванная. Чего реветь? Подумаешь, некрасивая. Не всем же красавицами быть.
Старик задумался, побренчал медалями в кармане.
– Это плохо, что у тебя больше нет. Человек ты, сразу видно, глупый. Я бы у тебя еще выцыганил.
– Дедушка, – чуть не плача сказала Рита, – уйди, пожалуйста.
– Обиделась, что ли? Ты не переживай. Ну и что, что дурочкой родилась. И дураки на земле живут. Порой получше умных. Не дал Бог ума, ну и плюнь. Некрасивой и глупой, конечно, трудно, но если много работать… Но смотрю на тебя, откровенно – дрянь фигура, много не наработаешь, надорвешься, – никак не успокаивался дед.
Рита начала сердиться. Апатия на секунду отпустила сознание, и она обратила внимание на мелочи: заметила, как отвратительно одет старик, как смердит его одежда, какие грязные, слипшиеся у него волосы.
– Уйди, дедушка.
– О-ой! И характер у тебя… Та еще змея… Глазами как, а! Прям Геббельс. Сидеть с тобой страшно, вот-вот старика колотить начнешь.
Рита хотела крикнуть, набрала воздух в легкие, но вместо крика всхлипнула и, закрыв лицо руками, зарыдала.
– Да что с тобой, девочка? – не своим голосом спросил старик и погладил по руке.
«Что-то в этом голосе не так, и со стариком этим что-то не так», – подумала Рита, отдернула руку и всмотрелась в его лицо.
– Ты только не шуми, договорились? – сказал дед прежним скрипучим голосом и, показав белые прямые зубы, взглянул куда-то в сторону, а затем снова на Риту. – У меня, когда я под Минском партизанил, друг был, Саня – красавец парень, – вспоминая молодость, дед мечтательно посмотрел вверх. – Баба у него была, страшненькая как черт, – Марусей звали.
От этих имен девушка вздрогнула и теперь смотрела на старика совсем по-другому.
«И с руками у него что-то не так… сильные, молодые… Саня, Маруся, да что происходит?..»
– И повадилась она к нему в лес из села бегать, – продолжал старик. – А Сиданко, полицай, узнал. Стал следить. Глупая баба Маруся не смотрела по сторонам и навела на Саню фашистов. А уж они его пытали!.. Хоть и забрали все, что им надо… а все ж таки убили… потому как твари и отродье, – назидательно выставляя указательный палец, подытожил старик.
– Навела? – спросила Рита.
– Ага, навела, навела… – дед покачал головой. – Я этого Сидэнко в пятьдесят третьем встретил и вилами проткнул. Хотели посадить, а вместо этого почетную грамоту дали. – Старик сунул руку в карман, достал и протянул Рите бумажный сверток. – Хрущёв вручал. Пятьдесят долларов, думаю, грамота стоит. Так что все по-честному.
Рита взяла сверток и хотела раскрыть, но старик, сильно закашлявшись, похлопал ее по коленке, постучал по сумочке и, кряхтя, поднялся.
«Хочет, чтобы я положила в сумку», – догадалась девушка.
– Эй, ты! – окликнули старика, но тот и не оглянулся. – Герой войны, к тебе обращаюсь! – позвали снова.
Рита подняла взгляд. В нескольких метрах от нее стоял высокий человек в полицейской форме.
Дед медленно повернулся на голос.
– Ась? Эт ты мне, внучок?
Человек в форме посмотрел на девушку.
– Чего он хотел от вас?
– Да так, ничего, – ответила Рита. – Он к однополчанину летит.
– Проверьте, не украл ли чего?
Рита заглянула в сумочку, развела руками.
– Ничего не украл, все на месте.
Зоркий страж порядка снова взглянул на старика.
– Документы есть?
– Какие документы, внучок?! Сожгли немцы мои документы в сорок втором под Киевом.
– Давай на выход, – строго сказал человек в форме.
– А что я сделал, внучок? Мало эсэсовцев убил, мало грудь под пулеметы подставлял, а? Чем я хуже других? А-а-а… Старым стал, ненужным стал.
– Иди к церкви, там попрошайничай. Здесь нельзя. Давай-давай, дед, по-тихому, без скандала, тебе же лучше будет.
Старик сделал несколько шагов и остановился.
– Помоги, внучок, трудно мне идти. Осколок на печень давит. Дай хоть на плечо обопрусь. Парень ты крепкий, сдюжишь.
Сержант подошел, дед повис у него на плече. Полицейский отвернулся, брезгливо выдохнул.
– Фуф… Ну и вонючий ты, дед. Может, сам пойдешь?
– Не побрезгуй, внучок, помоги.
Они медленно двинулись к выходу. Дед терял силы на глазах. Вот он уже обхватил крепкую шею полицейского двумя руками.
– Я в сорок пятом в Будапеште вот так же политрука из-под артобстрела вынес, – погрузился в воспоминания старик. – А меня через Вислу пацаны шестнадцатилетние перенесли. А тут автоматчики. Всех и положили. Вот то ребята были! Герои, прям как ты! А я тебя видел возле ларьков, вот только что… Это вы хорошо придумали. Они с жары пиво хлещут, а туалет на ремонте. Они за ларьки, а тут выхлоп! Тяжелая у тебя работа, внучок. Как же мы без вас? Дай-ка я тебя поцелую! От всего народа нашего за службу твою. – Старик потянулся губами к стражу порядка. Тот отстранился.
– Помоги, внучок, трудно мне идти. Осколок на печень давит. Дай хоть на плечо обопрусь. Парень ты крепкий, сдюжишь.
– Прекращай, дед. Пошли, пошли. Ну и воняет от тебя…
– Это в сорок первом, когда двое суток под Смоленском в свинарнике прятались. Вот с тех пор…
– Ты быстрее можешь?
– Скажи, внучок, много заработал?
– Много там заработаешь, бомжи одни, такие вот, как ты.
– А мы за краюху хлеба да за Родину на танки шли. Легкая была работа. Не то, что у тебя, внучок. Это ж сколько силы надо, бомжиков за пиписьки тягать! Учился долго, наверное?
– Ехидный ты старичок, – вытирая пот со лба, заметил доблестный страж. – Ты мне другую работу дашь, что ли?
– А лучше никакой, чем такую. Мы по совести умирали, а вы по совести жить не хотите.
– Может, не за тех умирать надо было, а, дед? Может, не с теми воевал?
– Поговори мне. Я-то с теми, с кем надо, а вот ты подумай, с кем и против кого.
Рита все это время, как бы прогуливаясь, шла по параллельному ряду. Ее внимание привлек крепкий мужчина у окна. Он как-то слишком резко отвернул от нее лицо и приложил палец к уху. Девушка прислушалась:
«Видел… – прошептал незнакомец – … Мент мешается… Обязательно проверим…»
Рита остановилась, заметила еще нескольких типов похожей комплекции, то и дело прикладывающих ладони к ушам. Двое подозрительных следили за стариком и сержантом у самого выхода.
Проходя мимо туалета, старик остановился, схватился за живот.
