ик!.. ик!.. обстановке. Стой! Смирно!
Послышался грохот и приглушенный рев дяди Элиаса. Потом он захныкал:
— Чертовы осколки! Весь дом полон осколков. И темно, как у негра в желудке.
Он долго ворчал, бранился и снова двигал стулом.
— Ну что этому проклятому стулу от меня надо, чего он ко мне привязался? Покорнейше вас прошу, катитесь от меня подальше.
— Дядя Элиас, тебе помочь? — крикнула Хердис, без разрешения она не осмеливалась слезть с постели.
Судя по новому грохоту, дядя Элиас вступил в рукопашную схватку со стулом. Потом наступила подозрительная тишина. Хердис напряженно слушала.
— Никак это ты, моя крошечка-малюточка Хердис? — тоненьким голоском спросил дядя Элиас откуда-то из-за стола. — Хе-хе! А я и позабыл про тебя. Это потому, что здесь так темно и я тебя не вижу. Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, очень хорошо, — немного смущенно ответила Хердис. — Хочешь, я быстро зажгу свет и снова лягу?
— Ни шагу с постели! Ноги застудишь! Я… э-э… я должен это обдумать. Видишь ли, я не могу двинуться с места. Меня кто-то держит, а зачем, черт его знает. Этот проклятый стул что-то против меня замыслил, и я хочу узнать, что! Мы еще потолкуем с вами, зарубите это себе на носу!..
Хердис, как кошка, спрыгнула с кровати и включила свет.
— Элиас, милый, я вижу, что ты очень устал, — сказала мать, вытирая ему с лица кровь.
Она появилась в ту минуту, когда Хердис освобождала подтяжку дяди Элиаса, зацепившуюся за ножку стула.
Хердис сидела в постели и маленькими кусочками грызла яблоко, которое ей дала мать. Настольная лампа была сломана, ваза для цветов разбита, а хрустальное блюдечко треснуло пополам и его содержимое разлетелось во все стороны. Но, несмотря на это, Хердис каждой частичкой своего тела испытывала блаженство.
Дядя Элиас не пожелал обсуждать вопрос о том, устал он или нет.
— Не понимаю, — мрачно сказал он. — Обычно я никогда не падаю. Это все шнур… шнур от лампы. У меня запуталась нога. Я все прекрасно помню. Не думай, пожалуйста, будто я ничего не помню. И сразу стало темно. И я оказался на полу. А ведь ты знаешь, Франциска, когда темно, тогда ничего не видно. Не видно, кто там тебя держит за спину.
— А я думала, что это большевики! — вмешалась Хердис.
— Нет, это был стул. Ик!.. У меня что-то неладно с пищеварением. Ик!.. З-з-звините! Проклятый стул! Он меня преследовал! Только я пытался пошевелиться, как он тут же падал.
Мать вешала занавески, которые были сорваны.
— Элиас! Ты уже девять дней исполняешь роль сестры милосердия. Тебе пора отдохнуть.
— Нет, ты не понимаешь!
Дядя Элиас впал в глубокую задумчивость, наконец он тихо проговорил:
— Как же получилось, что ножка стула зацепилась за мою подтяжку? Знаешь, что я думаю? Я думаю, что у нас в доме завелись злые духи. Такие маленькие черные чертики…
Повесив занавески, мать слезла со стула.
— Да, дружочек. Но твое виски уже кончилось. А с чертиком, который прячется под комодом, я расправлюсь сама.
Она подняла кувшин, нежно прижала его к груди и сказала с обворожительной улыбкой:
— А теперь, дорогой, тебе надо лечь. Ты совершенно измотан.
И получив клятвенное обещание матери, что она принесет ему в постель каплюшечку можжевеловой водки за то, что он спас жизнь Хердис, нежный и покорный дядя Элиас удалился несколько нетвердой походкой.
КОЕ-КАКИЕ ВИЗИТЫ
Вообще-то Хердис была даже рада, что осталась дома одна. Теперь, когда мать с дядей Элиасом на неделю уехали в Копенгаген, она могла по-настоящему насладиться жизнью. Само собой разумеется, что Магда осталась дома, но ее можно было научить играть в карты, если бы Хердис нестерпимо захотелось какого-нибудь общества. Главное, она могла читать, сколько хотела и что хотела. Сейчас она, например, читала писательницу по имени Элинор Глин, которая писала книги отнюдь не для маленьких девочек. Нельзя сказать, чтобы Хердис изменила своим детским книгам; когда у нее было настроение, она читала и перечитывала и «Полианну», и «Длинноногого папочку», и особенно книги про Ингер-Юханну, которые были зачитаны почти до дыр. Однако некоторые взрослые книги, если ей случалось читать их, будили в ней совершенно неведомые чувства. К Кнуту Гамсуну она испытывала любопытство, потому что на фотографиях он был необычайно красив — с лорнетом и большими усами. Другой писатель, Достоевский, написал интереснейшую книгу — «Преступление и наказание», Хердис взяла ее читать, так как слышала, что в ней рассказывается про зверское убийство. А потом выяснилось, что «Преступление и наказание» можно перечитывать много раз и от этого она не становится менее интересной, не то что книги Ривертона и другие детективные романы, на которые Хердис накидывалась с жадностью, если они попадали к ним в дом.
И «Голод» Гамсуна, и «Преступление и наказание» Достоевского действовали на Хердис одинаково — они обжигали сознание и придавали ей небывалые силы, хотя, прочитав всю ночь напролет и заснув только от изнеможения, Хердис чувствовала смертельную усталость и голова ее казалась странно пустой.
Развлекательным журналам Магды Хердис тоже отдавала должное. Их рассказы со счастливым концом и красивые картинки пробуждали в ней доброе, благожелательное настроение и не оставляли после себя ничего, что вносило бы беспокойство в ее жизнь.
Магда спросила:
— Почему ты не ходишь никуда, кроме школы?
Хердис подняла на нее пустой мечтательный взгляд, заставив себя покинуть роскошную виллу миллионера со старинной мебелью, кружевными салфетками, безделушками, люстрами, зеркалами и прекрасной дамой в расшитом жемчугом платье, которая держала на коленях маленького леопарда и говорила, что собирает бриллианты — не какие попало, а только с определенной шлифовкой.
— А что, я тебе мешаю? — спросила она.
Злая горечь просочилась в нее, словно едкий дым.
Магда фыркнула:
— Ты, мне? Никому ты не мешаешь! Да и как ты можешь помешать, если ты все равно что мертвая.
Магда открыла граммофон и поставила пластинку «Виндзорские проказницы». Хердис уже давно надоела эта пластинка, но выбирать было почти что не из чего.
— Вообще-то мне надо заниматься музыкой, — сказала она с тяжестью в груди.
Магда засмеялась:
— А как же! Небось, опять гаммы? Вот если бы ты сыграла что-нибудь веселенькое. Уанстеп, например. Или польку. Для настроения.
Хердис не ответила. Но она уже не могла вернуться в ту богатую виллу и снова стать дамой с леопардом и коллекцией бриллиантов. Тяжесть в груди стала как будто еще тяжелее, ведь Хердис знала, что ни секунды не собиралась заниматься музыкой. Магда уже
