Впрочем, слуга, выполнявший роль разведчика, явно был не так спокоен, как его хозяева, ибо, увидев девушку-цыганку, он остановился и стал о чем-то ее расспрашивать, а когда отец с дочерью подъехали, предусмотрительный слуга как раз осведомлялся о том, надежное ли тут место, стоит ли дону Иниго и донье Флоре останавливаться на маленьком постоялом дворе, который сейчас исчез из виду за холмом, но путешественники приметили его раньше, вдали на горизонте, когда спускались с горы, оставшейся позади.
В тот миг, когда дон Иниго и донья Флора подъехали, тревога достопочтенного слуги не только не утихла, но усилилась — так туманно и даже с насмешкой отвечала ему юная цыганка, которая сидела и пряла шерсть, разговаривая со слугой. Но, увидев, что остановились и господа, она встала, положила на землю пряжу и веретено, перепрыгнула через ручей с легкостью газели или птички и остановилась у обочины дороги, а ее козочка — прелюбопытное создание — тут же сбежала с холма, где она щипала листья колючего кустарника, и теперь не сводила со всадника и всадницы своих больших умных глаз.
— Батюшка, посмотрите-ка, что за прелесть эта девушка, — сказала донья Флора, задерживая старика и глядя на юную цыганку с тем восхищением, которое всегда вызывала сама.
Дон Иниго согласно кивнул головой.
— Можно с ней поговорить, батюшка? — спросила донья Флора.
— Воля твоя, дочка, — отвечал отец.
— Как тебя зовут, душечка? — проговорила донья Флора.
— Христиане зовут Хинестой, а мавры — Аиссэ, ведь у меня два имени — одно перед лицом Магомета, другое — перед лицом Иисуса Христа.
И, произнося священное имя спасителя, девушка осенила себя крестным знамением, а это доказывало, что она христианка.
— Мы добрые католики, — с улыбкой промолвила донья Флора, — и будем звать тебя Хинестой.
— Как хотите, так и зовите. Мне всегда будет нравиться мое имя, когда вы будете произносить его своими прекрасными устами и своим нежным голоском.
— Вот видишь, Флора, — заметил дон Иниго, — того, кто предсказал тебе, что ты встретишь в этом глухом углу нимфу Лести, ты назвала выдумщиком, не правда ли? А ведь он не обманул.
— Я не льщу, я восхищаюсь, — возразила цыганка.
Донья Флора улыбнулась, заливаясь краской, и поспешила переменить разговор, чувствуя себя неловко от этих наивных восхвалений. Она спросила:
— Что же ты ответила Нуньесу, душечка?
— А не лучше ли вам сначала узнать, какой вопрос он задал?
— Ну, какой же?
— Он осведомлялся о дороге, спрашивал, надежные ли тут места, пригоден ли для вас постоялый двор.
— Что же ты ему ответила?
— Ответила песенкой странников.
— Что же это за песенка?
— А вот послушайте.
Цыганка звонко, словно птица, пропела куплет андалусской песни, и напев, казалось, был просто модуляцией ее мелодичного голоса:
Небосклон ясен -
Берегись!
Путь безопасен -
Торопись!
Пусть синеокая Дева
Хранит тебя!..
Прощайте, путники, прощайте,
С богом путь свой продолжайте…
— Ты так ответила Нуньесу, душечка? — спросила донья Флора. — Ну а что же ты скажешь нам?
— Вам-то, красавица сеньора, я скажу всю правду, — отвечала цыганка, — потому что впервые девушка-горожанка говорит со мной ласково, без высокомерия.
Тут она подошла поближе к донье Флоре, положила правую руку на шею мула и, поднеся указательный палец левой руки к губам, произнесла:
— Не ездите дальше.
— Как же так?..
— Возвращайтесь обратно.
— Ты что, смеешься над нами?! — воскликнул дон Иниго.
— Бог свидетель, я даю вам совет, какой дала бы отцу и сестрице.
— И правда, не вернуться ли тебе в Альхаму с двумя слугами, доченька? — спросил дон Иниго.
— А вы, отец? — возразила донья Флора.
— Я поеду дальше с третьим слугой. Король будет завтра в Гранаде. Он повелел мне быть там нынче же. И я не заставлю ждать себя.
— Ну так я еду с вами. Там, где вы проедете, батюшка, проеду и я.
— Вот и хорошо! Поезжай вперед, Нуньес.
Тут дон Иниго вынул из кармана кошелек и протянул его цыганке.
Но она величественным движением отстранила его руку и произнесла:
— Не найти на свете кошелька в награду за совет, который я дала тебе, сеньор путешественник Спрячь кошелек — он понравится там, куда ты едешь.
Донья Флора отколола жемчужный аграф от своего платья и, знаком попросив девушку подойти еще ближе, молвила:
— Ну, а это ты примешь?
— От кого? — строго молвила цыганка.
— От подруги.
— Приму.
И она подошла к донье Флоре, встала рядом, закинув голову.
Донья Флора прикрепила аграф к вырезу платья цыганки, и пока дон Иниго, который был таким примерным христианином, что не потерпел бы дружеской близости дочки с полуневерной, давал последние распоряжения Нуньесу, донья Флора успела прикоснуться губами ко лбу прелестной девушки.
Нуньес уже отъехал шагов на тридцать.
— Едем! — крикнул дон Иниго.
— Едем, батюшка, — отвечала донья Флора.
И она заняла свое место справа от старика, который двинулся в путь, на прощание помахав рукой цыганке и крикнув трем своим людям — и тому, кто ехал впереди, и тем, кто ехал сзади:
— Эй вы, будьте внимательнее!
А цыганка все стояла, следя глазами за девушкой, которая назвала ее подругой, и вполголоса напевала свою песенку:
Прощайте, путники, прощайте,
С богом путь свой продолжайте!..
Она смотрела на них с явной тревогой, и тревога ее все. росла; но вот все они — и господа, и слуги — исчезли за пригорком, заслонившим горизонт, и, потеряв их из виду, она опустила голову и стала прислушиваться.
Прошло минут пять, а девушка все продолжала повторять:
Прощайте, путники, прощайте,
С богом путь свой продолжайте!..
И вдруг послышались выстрелы из аркебуз, раздались угрожающие крики, вопли; на вершине холма появился один из слуг, еще недавно ехавших позади маленького каравана.
Он был ранен в плечо и весь залит кровью. Он прижался к шее мула, вонзая в его бока шпоры, и молнией промчался мимо девушки с отчаянным криком:
— На помощь! Помогите! Убивают!
