Тогда Эйрик накинул плащ и, совсем чуть-чуть приоткрыв дверь, чтобы не вымораживать бадстову, вынырнул на улицу. Стареющая луна спряталась за низкими облаками, почти не давая света. Тихо шуршали березы – знакомый, убаюкивающий звук. На секунду он поверил, что все произошедшее – просто дурной сон. Но затем лунный свет высеребрил высокую фигуру, застывшую на лавовом поле, и Эйрик понял, что предчувствия его не обманули.
Драуги бывают чрезвычайно зловредны. В свое время Торольв Скрюченная Нога из лощины в долине реки Тора наделал много шороха, когда умер. Столько людей он свел за собой в могилу, что опустели даже ближайшие селения. Те, кто остался в живых, просто бежали куда глаза глядят, лишь бы сохранить жизнь и рассудок. Его тело пришлось доставать из могильной ямы, везти на двух волах на высоченную скалу и хоронить там за таким высоким частоколом, что его не могли перелететь даже птицы. То место с тех пор зовется Скалой Скрюченной Ноги. Впрочем, и частокол не помог, и Торольва пришлось откопать и сжечь[2]…
Меньше всего Эйрику хотелось, чтобы его родной Арнарбайли звался в будущем Хутором Старика из Бискупстунги. Но мертвец не двигался с места – только стоял и пристально смотрел на Эйрика, свесив костяные руки вдоль тела. Когда Эйрик вошел обратно в дом, плотно прикрыв за собой дверь, драуг остался на прежнем месте, неподвижный и прямой, как мачта.
До утра Эйрик не сомкнул глаз и поднялся с рассветом совершенно разбитый. Он отправился на поиски преподобного Йоуна, но работники сказали, что пастор вернется только вечером. К счастью, работы на хуторе, которая могла бы отвлечь Эйрика, было хоть отбавляй, а мама с Паудлем обрадовались еще одной паре рук.
Усадьба его семьи была большой и процветающей. Отец регулярно покупал у датчан соль и древесину, так что, в отличие от многих других, часть мяса они коптили с солью. Из коптилен тянуло терпким дымом от тлеющего кизяка. Эйрик заглянул туда посмотреть, как батраки развешивают над бочками с огнем массивные бараньи ноги, и отметил, что на них довольно жира. Значит, животные сытно ели все лето. Глядя на болтающиеся под потолком ляжки, он вспомнил вкус рождественского хангикьота – копченого ягненка, дымного и пряного – и сглотнул слюну.
Но до Рождества оставалось еще почти два месяца, а главным угощением предстоящего праздника был свид. Эйрик любил смотреть, как батрачки опаливают свежеотрубленные бараньи головы, сжигая на них все волоски, а потом тщательно моют уши и глаза. Мама сама будет готовить праздничный ужин. Она всегда говорила, что если есть на свете блюдо, талант к которому даровал ей сам Господь, то это кушанье, где необходимо разрезать чью-то голову и вынуть мозг.
Паудль позвал Эйрика помочь в кладовой, где в полу были выкопаны громадные ямы, похожие на колодцы. Туда полагалось опускать бочки, наполненные сывороткой. В кладовой царил кислый запах, а сама сыворотка, желтоватая и мутная, напоминала костный бульон. Эйрик от недосыпа никак не мог согреться и был рад поработать в помещении. До темноты они с братом брали принесенное батраками сваренное и охлажденное мясо и опускали его в жидкость, где ему предстояло пробыть несколько лет, пока не размягчатся даже кости, а само мясо не станет по вкусу как кислое молоко. Когда баранина закончилась, братья накрыли бочки крышками, залили ободы расплавленным жиром и осторожно опустили их в яму. К концу работы руки у Эйрика лоснились, а вся одежда была заляпана жиром и сывороткой. «Отдай девушкам, они постирают», – подмигнул Паудль. Лицо у него при этом сделалось хитрым, как у собаки, стащившей шмат сала со стола.
Работа надолго заняла мысли Эйрика. Преподобный Йоун решил остаться на соседнем хуторе до утра, поэтому парня ждала еще одна темная тревожная ночь в компании мертвеца из Бискупстунги. Вечер он посвятил волшебным страницам. Спрятавшись от любопытных глаз в комнате отца, где тот обычно возился с документами, Эйрик зажег лампу с тресковым жиром и провел несколько часов, высушивая, разглаживая и сшивая волшебные листы гримуара – их было всего около трех дюжин. У Магнуса и Боуги осталось примерно столько же. Трое друзей не договаривались, как распорядятся своей добычей. Предполагалось, что страницы – общие, но Эйрик уехал в Арнарбайли, и книгу пришлось разделить. Вероятно, позже они попытаются переписать недостающие страницы друг у друга, но сейчас у Эйрика были большие сомнения в успехе этой затеи. Все же он подумал, что, когда все это закончится, стоит заказать у мастера переплет. Пускай будет обычная, неприметная обложка из крепкой кожи, без штампов и резьбы. Такую возьмешь в руки и ни за что на свете не подумаешь, что под ней кроется нечто ценное.
От тонкого пергамента пальцам передавалось легкое покалывание, края страниц были так обтрепаны, что Эйрику пришлось опалить их, чтобы они окончательно не расползлись на волокна. Он сосредоточенно трудился в полумраке, краем глаза отмечая руны и гальдраставы, длинные вязи заклинаний и рисунки, значения которых не понимал. Всякий раз, когда Эйрик останавливался, чтобы разобрать написанное, книга сопротивлялась: руны вспыхивали огнем так, что глазам становилось больно, линии гальдраставов разлетались в стороны. Вначале Эйрик думал, что это игра света, но чем пристальнее он всматривался в текст, тем больше упрямилась книга. Она вся была верткая, скользкая, как форель. Ему не удалось разобрать ни одной написанной руны.
С рассветом к Эйрику примчался слуга преподобного Йоуна и сообщил, что его хозяин вернулся в Арнарбайли и ожидает юношу у себя. Впервые за много дней Эйрику удалось задремать, и от этого прерывистого сна ему сделалось еще хуже, чем от бессонной ночи. После вчерашней работы и нескольких часов над книгой все тело ломило от усталости. Выпив горячий отвар с тимьяном и съев большую миску скира, он отправился в дом пастора.
Йоун Дадасон ждал его на улице перед дверью хутора. Руки он заложил за спину, а голову наклонил вбок, сделавшись похожим на поморника, который собирается отнять добычу у птички помельче. Когда Эйрик поприветствовал пастора, тот только смерил парня с ног до головы холодным взглядом, словно размышляя, стоит ли пускать его на порог. Преподобный Йоун был без шляпы. За то время, что они не виделись, линия темных волос отступила еще немного ото лба, и это открытие отчего-то обрадовало Эйрика. Оно означало, что время так же властно над пастором Дадасоном, как над всеми остальными, и что в некоторых битвах он все же сдает позиции.
– Не стойте на ветру, молодой человек, – вместо приветствия сказал преподобный и, развернувшись, вошел в дом, оставив дверь приоткрытой. Вероятно, это было приглашение.
Дом пастора, в отличие от его собственного, состоял из одной только бадстовы, кухни, отделенной от нее занавеской из овечьей кожи, и кладовой. В бадстове было так холодно, будто в ней вообще никогда не разжигали очаг. Судя по тому, как свободно, не ежась и не потирая ладони, чтобы согреться, двигался по комнате преподобный Йоун, его такое положение дел вполне устраивало. В обычное время Эйрика бы тоже не смутил холод, но бессонные ночи давали о себе знать: под кожу стал проникать мороз.
