(Первое было «бэбун» – дверь.) Остроклювый худхудун ошеломил не меньше, чем виденные впоследствии Лувр, Рейхстаг, Трафальгарская площадь, мавзолей Мао Цзэдуна, Нью-Йорк после 11 сентября. С замиранием сердца постояв возле равнодушного к приезжему из Москвы удода, проследовал в автобус.
Автобус тронулся, и я попал не просто в дорогую для советского человека заграницу, но в тот самый арабский мир с его арабским языком, который я в муках изучал. «За что боролись, на то и напоролись».
У разных арабистов самое первое восприятие арабского мира – различно. У тех, кто в юности находился там с дипломатами-родителями или, например, на долгой учебе, оно иное, чем у тех, кто его выстрадал. Одно дело, когда тебя привезли. Совсем другое – когда ты попадаешь туда один-одинешенек, беззащитным, без Грачьи Михайловича, и не знаешь, чего от тебя потребуется завтрашним утром. Один на один с арабским миром и его языком.
Арабский язык окружил и подавил меня с самого первого момента. Одно дело смотреть напечатанные на папиросной бумаге учебные тексты, и другое – упереться взглядом хотя бы в магазинную вывеску. Отдельные буквы еще понятны, но слова…
Автобус катил нас по каирским заунывным городским окраинам, а надежда – вдруг повезут через центр – истаяла. Привезли в спальный район Мадинат-Наср, где и обитали советские советники. Этих мадинат-насров (еще их называли «наср-сити») было несколько штук, меня подвезли к шестому, самому отдаленному.
Вселили в десятиэтажный дом с десятью (или двенадцатью) подъездами. На каждую круглую лестничную клетку приходилось восемь квартир. Я попал в десятый подъезд на восьмой этаж. Там жили только наши.
Мне досталась комната в двухкомнатной квартире с каменными полами (на Востоке полы везде каменные), где проживал майор из Череповца, с которым мы сдружились буквально за полчаса. Я привез водку, а у соседа в огромной банке имелась присланная из дому замечательная, как мне тогда показалось, с легким сахарным оттенком сельдь.
Стало душевно. На какое-то время я даже забыл, где я и зачем сюда притащился.
Восточная экзотика отступила в тень.
На всякий случай подошел к окну, взглянул на Каир и расстроился. Расстилавшийся перед взором кусок египетской столицы был скучен, как первые Черемушки. Слева – дома из еще не снятой «Иронии судьбы», прямо – одно-двухэтажные белые домики за глухими заборами, справа – уже упомянутые желто-рыжие холмы.
Меланхолия упрочилась по мере знакомства с жилищными условиями. В душе по потолку и стенам скакали жизнерадостные тараканы. Еще один таракан меланхолично устроился на моей подушке.
Стоило из-за этого годами зубрить арабскую грамматику.
Настроение улучшилось утром, когда на рассвете запел, призывая на молитву правоверных, муэдзин. Это был не тот, азан, который из-за халатности сержанта подпольно прозвучал в Марах. Этот звук заполонял все пространство, возносился к небу и, отражаясь от него, разбегался за горизонт. Сказать, что он завораживал, – ничего не сказать. Азан заполонил душу (это я как исламовед говорю). Подобное волшебное звучание я слышал потом только единожды – зимним утром в Казани, в Старо-Татарской слободе.
Тем же утром за мной приехал микробас и отвез в штаб советского командования, что по-арабски звучало как «риас», где наши военачальники руководили нашим военным присутствием в Египте. Формально никаких советских войск в стране пирамид не было. Однако кое-что на глаза попадалось. Это вроде как сегодня «Частная военная компания (ЧВК) Вагнера», которой нигде нет – ни в Сирии, ни в Ливии, ни в иных африканских царствах-государствах. В советские времена ни о каких ЧВК и речи быть не могло. Зато в 1970-х ходил анекдотец: «Что самое сложное для советских летчиков во Вьетнаме? – Во время полета одной рукой держать раскосыми глаза, дабы походить на вьетнамцев». Впервые аналогичный анекдот появился еще в 1950-е, когда наши летчики «не участвовали» в Корейской войне.
Короче, заезжаю в ворота, а навстречу – строй, славянская рота в местной форме. Шагают в ногу. Раздалась команда: «Стой, направу!» Понятно без перевода.
Не то чтобы я слишком удивился присутствию в Каире нашей армии. Но вот увидеть это воочию было странно. Тем более что недавно в Марах на моих глазах топали по родной советской земле египетские воины. Наши в Каире маршировали куда лучше.
…Первым вопросом, который был задан мне начальником переводчиков всего Египта полковником Пеговым был: «В какой организации состоишь – в профсоюзной или спортивной?» Вопроса я не понял. Состоял ли я членом «профсоюза студентов», не знал, а что касается спортивной организации, то промямлил, что спортом не занимаюсь, хотя играл в шахматы за институтскую команду.
Переводчиков начальник внимательно посмотрел на меня, в его глазах промелькнуло медицинское любопытство. Пегов переспросил в упор – ты в партии или комсомолец? Так я узнал один из главных, не подлежащих разглашению военно-политических секретов СССР – в несоциалистическом зарубежье КПСС и ВЛКСМ переходили на нелегальное положение (ну вроде как большевики-подпольщики в годы царизма или «Молодая гвардия» при немецкой оккупации). «Спортсмен», – сознался я.
Мне сообщили, к какой группе я приписан, выдали 20 египетских фунтов и отправили домой, сказав, что скоро за мной придут и увезут на место работы. Ждать пришлось долго.
И вот почему.
Судьбе было угодно, чтобы я появился в Египте в разгар конфликта между тогдашним египетским президентом Анваром Садатом и советским руководством. Тесных отношений, как при Гамале Абдель Насере, тогда не было.
Москва оказывала военную помощь, но достичь равенства по боеспособности, умению воевать с Израилем египтяне и остальные арабы не могли. Израильтяне владели оружием с большей ловкостью. Да и не надо забывать, они сражались за собственное существование как государства. Им некуда было отступать.
Арабам неудачи казались временными, случайными, они были уверены, что обречены на успех. Сто миллионов арабов против четырех миллионов каких-то евреев, пробравшихся на арабские земли. И главный союзник арабов СССР обязан давать им наступательное оружие, его советники призваны учить арабов наступательному бою.
«Русские же, – возмущался Садат в 1972 году по телевещанию учат нас бою оборонительному. Их советники – “оборонщики”, а оружие – “оборонительное”». В Москве такой постановке вопроса удивились. Отличать оборонительное оружие от наступательного непросто. Вот штурмовик – это оружие наступательное. А стреляющие по нему зенитка или ракета это что – наступательное или оборонительное?
Короче, Садат заявлял, что Советский Союз сдерживает арабов в их справедливой борьбе. Не дает им развернуться. Надо признать, в Кремле и в самом деле не ведали, как разруливать арабо-израильский конфликт. Проигрывают арабы – плохо, потому что это подрывает авторитет СССР, побеждают арабы – кто знает, что им придет в голову. От лозунга «сбросить Израиль в море» никто у них не отказывался. Затяжной конфликт был на руку Москве, поскольку гарантировал ей присутствие на Ближнем Востоке.
Садату же была нужна победа, которая укрепила бы его власть, делала бы его безальтернативным, единственно возможным лидером и в Египте.
Еще одна причина ухудшения отношений между Каиром и Москвой заключалась в том, что Анвар Садат никогда не приветствовал односторонней ориентации Насера на Советский Союз. Выражаясь современным политическим языком, он предпочитал многовекторность. И одним из векторов был Запад, прежде всего Соединенные Штаты. Он искал сближения с американцами, а одним из лучших путей к этому становилось ухудшение отношений с СССР.
Пройдет семь лет, и в 1978 году в Кэмп-Дэвиде Садат подпишет предварительное соглашение с Израилем, а в 1979-м в Вашингтоне – будет подписан мирный договор с тем самым государством, которое в знаменитой книжке Насера «Философия революции» было названо «не более чем детищем империализма».
Можно ограничиться обыкновенной сноской, но тянет порассуждать. На обложке напечатанной в СССР книжки «Философия революция» написано: «Рассылается по специальному списку. № 370. Гамаль Абдель Насер. Философия революции. Издательство Иностранной литературы. Москва. 1956». Для скрупулезных читателей: приведенная выше цитата из насеровского бестселлера – на странице 36. Книгу достал для меня добрейший Лев Миронович Минц, редактор журнала «Вокруг света». Он выудил ее из какого закрытого института, здание которого до сих пор
