Признанному ныне в качестве одной из важнейших фигур в истории движения за права гомосексуалистов Ульрихсу пришлось нелегко. Его теории и выступления, даже сама его личность вызывала ярый гнев многих. Его книги были объявлены вне закона и подлежали конфискации полицией в Саксонии, в Берлине и по всей Пруссии. И все же его дух не был сломлен, и он продолжал писать (кстати, не только о правах геев — в какой-то момент его посадили за решетку за критику власти в Пруссии после аннексии Ганновера). Позднее у него начались проблемы со здоровьем, и он переехал на юг, в Италию, где пошел на поправку и продолжил писать и издаваться за собственный счет.
Его влияние на общество неоспоримо. Профессор Роберт Бичи называл его первым в истории человеком, публично совершившим каминг-аут. По всей Германии ныне множество улиц носят его имя. Международная ассоциация лесбиянок, геев, бисексуалов, транс- и интерсекс-людей учредила названную в его честь награду.
Несмотря на огромную цену, которую Ульрихс заплатил за свои убеждения, абсолютно ясно, что он вовсе не сожалел о своих особенностях. Ему не требовалась случившаяся лишь через много лет после его смерти реабилитация в глазах общества, чтобы осознавать, что его дело — правое, и что он не напрасно заступался за людей, отверженных и осмеянных за то, какими они родились. «До самой своей смерти, — писал он в конце жизни, — я буду оглядываться назад с чувством гордости за то, что нашел в себе храбрость вступить в бой с призраком, с незапамятных времен отравлявшим существование таким людям, как я. Многие покончили с собой, потому что все счастье в их жизни было омрачено, испоганено этим ядом. В самом деле, я горжусь тем, что нашел в себе мужество нанести первый удар по гидре общественного презрения».
Важно помнить о том, что, несмотря на то, что даже в нашем веке все еще находятся люди, готовые клеймить и порицать других людей и убеждения, которые им непонятны, встречаются и такие люди, как Ульрихс, — готовые встать и быть самими собой, невзирая на возможные последствия. И в этом осознании кроется источник великого вдохновения и утешения для всех, кто чувствует себя отверженным, гонимым или родившимся не в то время.
Листай свое сознание
Социальные сети иногда становятся для нас своеобразной выставкой жизней, которыми живем не мы. Диет, которым следуем не мы. Вечеринок, на которые ходим не мы. Отпусков, которые не про нашу честь. Веселья, которого нам не видать. Так что иногда полезно сделать перерыв и вместо ленты полистать свое собственное сознание, найти в нем причины для гордости за то, что ты — это ты. Единственный реальный страх что-то пропустить — это страх пропустить себя самого.
Текущее
Несмотря на то, что я в целом оправился от депрессии, эту дверь невозможно захлопнуть до конца — она всегда чуть приоткрыта. Иногда я чувствую словно легчайшие, едва заметные дуновения, которые просачиваются через эту щель. Они не видны, но ощутимы. Я научился спокойно принимать их, но на это ушло немало времени. Бинарная схема «болен — здоров», которой я придерживался в молодости, диктовала, что ты можешь находиться в любой определенный момент времени либо в одном, либо в другом состоянии. Это убеждение оказалось крайне опасным — каждый раз, стоило мне почувствовать себя хоть чуточку нездоровым, меня тут же захлестывало беспокойство и депрессия по поводу рецидива болезни. Этакое самоисполняющееся пророчество. Я болел, потому что считал себя больным.
Реальность же такова, что в вопросах здоровья, особенно душевного, ситуация всегда многогранна — не совсем одно и не до конца другое. Мы выдумали тысячу разных названий для легких и тяжелых недугов, однако в реальности здоровье — это не банка, на которую можно наклеить одну этикетку, объявить название содержимого, и это будет навсегда. Психическое здоровье — это не чердак, который можно раз и навсегда разобрать и очистить от мусора. Ему требуется постоянный уход, как за садом — за ним следует следить и не запускать его, покуда мы живы.
В этом есть одновременно и печаль, и утешение. Печаль в том, что нам приходится принять тот факт, что негативные эмоции и воспоминания всегда способны вернуться. А утешение — в том, что мы знаем: стоит им вернуться, мы уже будем к ним готовы и сможем принять их преходящую и изменчивую природу.
Мы можем всю жизнь плыть против течения, борясь с потоком, а можем дать нашим мыслям течь, куда им вздумается, и стать свободной, неопределенной рекой.
Хорошая грусть
У тебя когда-нибудь бывают приступы такой легкой грусти, которая ощущается почти приятно? Ностальгия по ушедшему прошлому или скорбь по украденному будущему, которая сама по себе негативна, но в то же время она напоминает тебе о самом факте того, что в нашей жизни подчас случаются такие теплые моменты? О том, что у тебя все это было?
(У меня вот бывает.)
О «Челюстях» и Ницше, о смерти и о жизни
Мы существуем, а затем исчезаем. Нет ничего постыдного в том, чтобы этого бояться. На самом деле, этот страх может быть даже полезен. Антрополог Эрнест Беккер писал: «Жить полноценно — значит жить с осознанием грохота террора, который лежит в основе всего». Страха вообще не следует стыдиться. Однако страх смерти — это всего лишь очередная разновидность страха перед будущим, страха перед абстрактностью, которая неизбежно забирает у нас настоящее. Следовательно, средство для борьбы с этим страхом существует — оно находится прямо здесь, перед нами, прямо сейчас, и оно абсолютно реально.
Когда я был заперт в своей депрессии, я одинаково боялся и смерти, и жизни. Боялся боли жизни и исчезновения в смерти. Звучит как парадокс, но никогда в своей жизни я не боялся смерти так сильно, как на грани самоубийства. Причем все эти чувства казались мне самым тесным образом связанными. Противоположными гранями одной и той же сущности. Страх усугубляется неуверенностью, а осознанный выбор помогает справиться с болью неуверенности и взять ее под контроль. На самом деле, получается как-то по-дурацки — я хотел умереть потому, что не хотел умирать.
Мне думается, что страх смерти, как и любой другой, становится тем сильнее, чем меньше мы о нем говорим и его обнажаем Любой страх становится сильнее, если мы его не видим. К примеру, люди совершенно незаслуженно боятся больших белых акул из-за фильма «Челюсти». Один из многих интересных фактов об этом знаменательном летнем блокбастере заключается в том, что впервые мы видим на экране саму акулу полностью только на двадцать второй минуте второго часа ленты, то есть когда фильм переваливает далеко за середину. Тому есть, конечно, до боли скучные практические причины — в основном тот факт, что в процессе съемок механическая модель акулы работала через раз — но сути самого феномена это не меняет: акула гораздо страшнее, когда ее не видно.
Осмелюсь сказать, что в отношении смерти все точно так же. Для большинства людей (особенно для нынешних представителей западной культуры) смерть — еще более невыносимо неприятный и неприемлемый предмет для обсуждения, чем секс. И все же именно она лежит в основе огромного множества наших самых глубоких переживаний.
