Я прекрасно помню, как впервые увидела Ми Чжа. Мне как раз недавно исполнилось семь, и я вела счастливую, хоть и очень простую жизнь. Мы были бедны, как и наши соседи, но у нас оставались подводные поля в океане и обычные — на земле. Еще у нас был огород возле кухни: там мать выращивала белый редис, огурцы, периллу,[3] чеснок, лук и перец. Казалось бы, огромный океан сулил бесконечные богатства, но полагаться на него как на источник пропитания было сложно. Естественных гаваней на острове не имелось. Море вокруг редко бывало спокойным. Правители Кореи давно запретили нашим мужчинам серьезно заниматься рыбной ловлей, а теперь, под властью японцев, рыбакам вообще разрешалось выходить в море только на одноместных плотах с одним парусом (конечно, можно было работать у японцев — на больших рыбацких судах или на консервных заводах). Опасные приливы, высокие волны и сильные ветры погубили многих мужчин с Чеджудо. Когда-то, много лет назад, именно мужчины острова были ныряльщиками, но корейские власти облагали их таким высоким налогом, что в конце концов нырять за добычей стали женщины — с них налогов брали меньше. Оказалось, что женщины хорошо подходят для работы под водой. Терпеливые, как моя мать, они умели переносить страдания. Благодаря слою подкожного жира они лучше переносили холод. Но все-таки матушке — и любой другой женщине — сложно было прокормить большую семью только икрой морских ежей, раковинами турбинид, морскими улитками и морскими ушками. И потом, урожай предназначался не нам. Моллюсков мы собирали для богатых — во всяком случае, богаче нас — жителей материковой Кореи, Японии, Китая и СССР. А это означало, что большую часть года наша семья питалась тем, что выросло в полях: просом, капустой и сладким картофелем. Деньги, которые мать зарабатывала под водой, шли на одежду, починку дома и прочие траты, требующие наличных.
Общественный и семейный долг женщины состоял в том, чтобы родить сына и продлить тем самым род мужа. Но больше всего семьи в прибрежных деревнях Чеджудо ждали рождения дочерей, потому что дочь всегда приносит в дом деньги. В этом смысле нашей семье не так уж повезло. В доме было только четыре женщины — бабушка, мать, я и сестренка, которой тогда исполнилось всего одиннадцать месяцев, так что пока она ничем помочь семье не могла. Но когда-нибудь она должна была подрасти и начать вместе со мной зарабатывать деньги, и тогда родители смогут выплатить долги, скопить к старости на дом получше, а то и отправить братьев в школу.
Тем летним днем восемь лет назад, когда я познакомилась с Ми Чжа, отец, как обычно, остался дома, чтобы присмотреть за младшими, а мы с матерью пошли в поле на прополку. Матушка тогда напоминала кривобокую дыню: живот выпирал, потому что она носила в себе моего будущего третьего брата, а спина согнулась под весом корзины с инструментами и удобрениями. Я несла корзину с питьевой водой и обедом. Мы шли по олле. Внутри деревни каменные олле, шедшие вдоль домов, имели достаточно высокие стены, чтобы соседи не могли заглянуть внутрь. За пределами деревни стены олле доходили только до пояса. Поля тоже были окружены каменными стенами — не столько затем, чтобы определить границы владений каждой семьи, сколько для защиты урожая от ветра, который дул непрерывно и вполне мог сломать растения с длинными стеблями. Но чему бы ни служили олле, наши предки построили их из настолько больших вулканических камней, что для установки каждого потребовались бы как минимум два человека.
Мы уже дошли до нашего участка, но тут мать остановилась настолько резко, что я на нее налетела. Я уже испугалась, что мы попались на глаза японским солдатам, но тут матушка закричала:
— Эй, что ты там делаешь?!
Я привстала на цыпочки, заглянула через каменную стену и увидела, что на наших грядках сладкого картофеля сидит маленькая девочка и копается в земле. Чеджудо славится тремя изобилиями — ветра, камней и женщин, но еще часто говорят, что трех вещей здесь нет: нищих, воров и запертых ворот. А тут перед нами оказалась воровка! Мне даже с олле видно было, как она поспешно соображает, куда кинуться. Через проход в стене не сбежать: тогда она попадет прямиком к нам на олле. Девочка вскочила на ноги и бросилась к дальнему краю поля. Мать подтолкнула меня и крикнула:
— Лови ее!
Я бросила корзину и пустилась бежать по олле вдоль края поля. Свернув влево на соседнее поле, промчалась по нему, перелезла через дальнюю каменную стену и спрыгнула с другой стороны. Добравшись до следующей стены, я влезла наверх. Оттуда мне было хорошо видно, как мчится девочка, будто напуганная крыса. Она еще не успела меня заметить, так что я прыгнула на нее сверху и повалила на землю. Она отбивалась изо всех сил, но я была гораздо крепче. Я схватила воровку за запястья и тут наконец смогла как следует ее рассмотреть. Она явно была не из нашей деревни: у нас таких бледных детей не водилось. Можно подумать, ее всю жизнь на улицу не выпускали. А может, она голодный призрак? Бывают же такие духи, что бродят по земле и создают проблемы для живых. При любых других обстоятельствах я бы испугалась, но сейчас слишком перевозбудилась от погони и того, что поймала нарушительницу. Сердце у меня в груди отчаянно колотилось.
— Отпусти меня! — жалобно воскликнула девочка по-японски. — Пожалуйста, отпусти!
А вот тут я уже испугалась. Колонисты требовали разговаривать по-японски, но у этой девочки были безупречно правильные интонации. А вдруг я на японку набросилась? Потом я заметила, что по щекам у нее текут слезы. Вдруг кто-то увидит, как я еще и мучаю японскую девочку?
Я уже собралась было ее отпустить, как сверху донесся голос матери:
— Веди ее ко мне.
Подняв голову, я увидела, что матушка смотрит на нас из-за каменной стены. Я осторожно поднялась, при этом продолжая крепко держать девочку за руку. Подняв на ноги, я толкнула ее вперед, так что незнакомке пришлось перелезть через стену. Как только мы обе оказались с другой стороны, мать медленно осмотрела девочку с головы до ног и наконец спросила:
— Ты кто? Из какой семьи?
— Меня зовут Хан Ми Чжа, — сказала воровка, вытирая слезы основанием ладоней. — Я живу с дядей и тетей в районе Сут Дон деревни Хадо.
Мать с шумом втянула воздух.
— Кажется, я знаю твою семью. Ты, наверное, дочь Хан Гиль Хо.
Ми Чжа кивнула.
Матушка молчала. Я чувствовала, что она расстроена, но не знала почему. Наконец она заговорила:
— Ну же, расскажи, почему ты воровала наш урожай.
Ми Чжа лихорадочно затараторила:
— Мать умерла, когда я родилась, а отец — два месяца назад. От сердечного приступа. Теперь я живу с тетей Ли Ок и дядей Хим Чханом, и…
— И они тебя не кормят, — перебила ее матушка. — Я понимаю почему…
— Мой отец не предатель! — с вызовом бросила Ми Чжа. — Да, он работал на японцев в Чеджу, но это не значит…
Мать прервала ее известной поговоркой:
