сейчас на работе, с ним можно встретиться только вечером.
Поликарп Данилович у конторы столкнулся с участковым.
Коробушкин остановил на нем желтые глаза.
— Слыхали, Поликарп Данилович, как неприлично сорвался Волошин. Такой почтенный человек и того…
— Чего «того?» — напыжился старик. — Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.
— Удивительный вы народ, Поликарп Данилович, — поправил участковый сумку. — Гадаете, когда и так все ясно. Волошин делал незаконные приписки, а значит, крал из государственного кармана. За такие дела надо… И ваш начальник, и Вязов даже готовы выгородить Волошина…
— Выгородить, говоришь? — сразу оживился Поликарп Данилович. — Значит, не так уж плохо! Выгораживать, допустим, его никто и не будет, а разобраться — разберутся и по головке не погладят. А ты с милицейской стороны подходишь — хватай, вяжи, а может, человека и вязать то не надо, он и с развязанными руками не убежит. Надо человеком быть! — значительно заключил старик Сорокин.
— Ладно, ладно, — сердито засопел участковый, поправляя планшетку. — Мудрые вы очень стали, старики. В каждую дырку свой нос суете…
— Я тебе посую, — в свою очередь, осерчал Поликарп Данилович.
— Будет вам, Поликарп Данилович, — примирительно сказал Коробушкин.
— Наумов у себя? — все еще хмурился старик.
— Они с Волошиной делами заняты…
— Пусть себе занимаются. — Поликарп Данилович повернул назад. «Как мальчишка, — ругал он себя, — схватился, побежал, будто и без тебя некому разобраться…» А ведь подобное часто случалось с ним. Если даже на собрание никто не приглашал, Поликарп Данилович шел сам. Сердито двигая бровями, садился в заднем ряду. Сидел смирно, но стоило завязаться спору — не выдерживал, срывался с места… В прошлый раз какой-то желторотый инструктор из райкома обидел Поликарпа Даниловича. «Вы, папаша, — сказал он, — лучше бы помолчали… Пенсии вам мало, что ли?» Хотел пошутить, а вышло ох, как нехорошо. Поликарп Данилович, придя домой, сел строчить на инструктора жалобу в райком, но не дописал, скомкал бумагу и выбросил в печь… Потом взял ружье, припасы, и двое суток бродил по тайге. Много за эти дни передумал он. Пенсия. Старость. Кто-то метко назвал пенсию «аттестатом старости»… «Заряд бы картечи тому в сидячее место, — мысленно бранился Поликарп Данилович. — Тоже мне остряк нашелся… Аттестат старости…»
Домой возвратился Поликарп Данилович в наихудшем настроении. Долго шастал по двору, словно обронил что-то и не мог найти. Подобрал у плетня топорище, повертел его в руках.
— Старый дурак, — ругал он себя, — с сучком выбрал… Ма-ать, а где Платон? Что-то парень ходит будто не в себе…
— Да я уже тоже приметила, — отозвалась Нина Григорьевна. — По городу, видать, скучает. На работу устроится, скучать некогда будет… Сегодня все прошлым села нашего интересовался. Я ему уж порассказала…
Вошел Платон.
— Ну как, гвардия, устроился?
— Завтра на работу.
— Вот и отлично, Корешов… «Корешов, — старик пристально посмотрел на парня, на мгновение задумался, вышел во двор, беззвучно шевеля губами. — Корешов…»
— Мать, а мать?
— Чего тебе?
Поликарп Данилович оглянулся на дверь, что вела в избу, но так ничего и не сказал.
Звяк! Звяк! Звяк! Ну, что, казалось бы, такого, знай себе постукивают цепи о железные стойки прицепа. За все время работы в лесу Рита никогда не думала, что цепи могут стучать так надоедливо. Прямо можно сойти с ума. И дорога совсем никудышная — машину бросает из стороны в сторону, скрипит кабина.
— А, черт! — не обращая внимания на Риту, вполголоса бранится шофер.
«Кажется, зовут его Николаем, — зачем-то старается вспомнить Рита. — А фамилия, фамилия… Он весной приехал на лесопункт, демобилизованный, в колхоз домой не захотел ехать… — Тут же она вспомнила другого паренька в выцветшей солдатской гимнастерке. — Интересно, устроился ли он на работу. Навязчивый, как и все парни. А молодец, в такую ледяную воду полез. Не заболел бы? А этот Николай быстро гонит машину, надо предупредить, чтобы полегче — машины и так чуть ли не каждый день выходят из строя…»
Вместо этого Рита спросила:
— Каким рейсом едете?
— Третьим, — улыбается Николай.
— А по хорошей дороге, ну, скажем, по зимней, сколько бы дали за один день? — Волошина пытается уловить какую-то мысль. Ну да, все ту же.
— Пять, а то и шесть…
— Пять или шесть, — продолжает она размышлять. — Если бы столько же давали другие, то получается солидная кубатура. Годовой план по вывозке вполне можно дать за зимние месяцы и не гонять летом машины, не бить их по этим дорогам…
— Извините, Маргарита Ильинична, — перебивает ее мысли Николай, — слышали мы о вашем предложении. Шоферы между собой говорят, правильно, мол, вы надумали, интересуются, будет такое или нет?
— Допустим, что будет, — Рита в душе обрадовалась, что ее предложением заинтересованы рабочие. — Но ведь летом вам, шоферам, нечем будет заниматься?
— Так уж и нечем. В лесу для всех работы хватит, ну, а месяц какой у машин подшаманим. Зимой как часики будут работать…
«Отлично. Я так и написала в докладной», — совсем уже повеселела Рита. Машину тряхнуло. Николай сбавил скорость. В нескольких местах дорога, идущая на верхний склад, постоянно оседала. Клали бревна — не помогло. Возили гравий — бесполезно. И то, и другое одинаково всасывала всепожирающая трясина. Зимой на этих участках дороги нарастала наледь и с ней было ничуть не меньше возни, чем летом с трясиной.
Рите порою становилось невмоготу от всех забот, какие лежали на ее плечах. А, возможно, она просто много на себя берет? Наумову это было только на руку — он все реже стал посещать лесосеки, полностью полагаясь на технорука. «Тебя в институте учили, а я что, — частенько говорил он. — Я практик — и только».
Рита думала обо всем, но только не о предстоящей встрече с отцом. Она понимала, что открытый разговор у них едва ли получится, особенно вне дома. Может быть, и верно, не стоит разговаривать с ним на работе? Не стоит, не стоит… Зачем же надо было так спешно выезжать в лес? Скорее сказалась привычка — в трудную минуту быть на месте, быть на работе.
Миновали последнюю трясину. Николай снова повел машину на большой скорости, и снова Рита подумала, что надо бы одернуть шофера, но так и не сделала этого. Вылезая из кабины, Рита вспомнила, что на ней выходной костюм, и от этого ощутила какую-то скованность.
— Маргарите Ильиничне привет! — высунувшись из кабины автокрана, приветствовал Санька Тынянов. — Осторожно, запачкаетесь, — выкрикнул он, подтягивая хлыст. Если бы Рита появилась на верхнем складе в своем обычном рабочем костюме, тогда бы она для Саньки являлась техноруком, начальником, а так — обыкновенная девушка, к тому же симпатичная, так почему бы и не побалагурить.
Но Рите было не до балагурства. Она окликнула тракториста.
