– Что это, Гаврила, неужели и тебя начали учитьпо-французски? – спросил я старика.
– Учат, батюшка, на старости лет, как скворца, – печальноотвечал Гаврила.
– Сам Фома учит?
– Он, батюшка. Умнеющий, должно быть, человек.
– Нечего сказать, умник! По разговорам учит?
– По китрадке, батюшка.
– Это что в руках у тебя? А! французские слова русскимибуквами – ухитрился! Такому болвану, дураку набитому, в руки даетесь – нестыдно ли, Гаврила? – вскричал я, в один миг забыв все великодушные моипредположения о Фоме Фомиче, за которые мне еще так недавно досталось отгосподина Бахчеева.
– Где же, батюшка, – отвечал старик, – где же он дурак, колиуж господами нашими так заправляет?
– Гм! Может быть, ты и прав, Гаврила, – пробормотал я,приостановленный этим замечанием. – Веди же меня к дядюшке!
– Сокол ты мой! да я не могу на глаза показаться, не смею. Яуж и его стал бояться. Вот здесь и сижу, горе мычу, да за клумбы сигаю, когдаон проходить изволит.
– Да чего же ты боишься?
– Давеча уроку не знал; Фома Фомич на коленки ставил, а я ине стал. Стар я стал, батюшка, Сергей Александрыч, чтоб надо мной такие шуткишутить! Барин осерчать изволил, зачем Фому Фомича не послушался. «Он, говорит,старый ты хрыч, о твоем же образовании заботится, произношению тебя хочетучить». Вот и хожу, твержу вокабул. Обещал Фома Фомич к вечеру опять экзаментиксделать.
Мне показалось, что тут было что-то неясное. С этимфранцузским языком была какая-нибудь история, подумал я, которую старик не можетмне объяснить.
– Один вопрос, Гаврила: каков он собой? видный, высокогороста?
– Фома-то Фомич? Нет, батюшка, плюгавенький такой человечек.
– Гм! Подожди, Гаврила; все это еще, может быть, уладится;даже непременно, обещаю тебе, уладится! Но… где же дядюшка?
– А за конюшнями мужичков принимает. С Капитоновки старики споклоном пришли. Прослышали, что их Фоме Фомичу записывают. Отмолиться хотят.
– Да зачем же за конюшнями?
– Опасается, батюшка…
Действительно, я нашел дядю за конюшнями. Там, на площадке,он стоял перед группой крестьян, которые кланялись и о чем-то усердно просили.Дядя что-то с жаром им толковал. Я подошел и окликнул его. Он обернулся, и мыбросились друг другу в объятия.
Он чрезвычайно мне обрадовался; радость его доходила довосторга. Он обнимал меня, сжимал мои руки… Точно ему возвратили его родногосына, избавленного от какой-нибудь смертельной опасности. Точно как будто ясвоим приездом избавил и его самого от какой-то смертельной опасности и привезс собою разрешение всех его недоразумений, счастье и радость на всю жизнь ему ивсем, кого он любит. Дядя не согласился бы быть счастливым один. После первыхпорывов восторга он вдруг так захлопотал, что наконец совершенно сбился испутался. Он закидывал меня расспросами, хотел немедленно вести меня к своемусемейству. Мы было и пошли, но дядя воротился, пожелав представить меня сначалакапитоновским мужикам. Потом, помню, он вдруг заговорил, неизвестно по какомуповоду, о каком-то господине Коровкине, необыкновенном человеке, которого онвстретил три дня назад где-то на большой дороге и которого ждал теперь к себе вгости с крайним нетерпением. Потом он бросил и Коровкина и заговорил о чем-тодругом. Я с наслаждением смотрел на него. Отвечая на торопливые его расспросы,я сказал, что желал бы не вступать в службу, а продолжать заниматься науками.Как только дело дошло до наук, дядя вдруг насупил брови и сделал необыкновенноважное лицо. Узнав, что в последнее время я занимался минералогией, он поднялголову и с гордостью осмотрелся кругом, как будто он сам, один, без всякойпосторонней помощи, открыл и написал всю минералогию. Я уже сказал, что передсловом «наука» он благоговел самым бескорыстнейшим образом, тем болеебескорыстным, что сам решительно ничего не знал.
– Эх, брат, есть же на свете люди, что всю подноготнуюзнают! – говорил он мне однажды с сверкающими от восторга глазами. – Сидишьмежду ними, слушаешь и ведь сам знаешь, что ничего не понимаешь, а все как-тосердцу любо. А отчего? А оттого, что тут польза, тут ум, тут всеобщее счастье!Это-то я понимаю. Вот я теперь по чугунке поеду, а Илюшка мой, может, и повоздуху полетит… Ну, да наконец, и торговля, промышленность – эти, так сказать,струи… то есть я хочу сказать, что как ни верти, а полезно… Ведь полезно – неправда ли?
Но обратимся к нашей встрече.
– Вот подожди, друг мой, подожди, – начал он, потирая руки искороговоркою, – увидишь человека! Человек редкий, я тебе скажу, человекученый, человек науки; останется в столетии. А ведь хорошо словечко: «Останетсяв столетии»? Это мне Фома объяснил… Подожди, я тебя познакомлю.
– Это вы про Фому Фомича, дядюшка?
– Нет, нет, друг мой! Это я теперь про Коровкина. То есть иФома тоже, и он… Но это я про Коровкина теперь говорил, – прибавил он,неизвестно отчего покраснев и как будто смешавшись, как только речь зашла проФому.
– Какими же он науками занимается, дядюшка?
– Науками, братец, науками, вообще науками! Я вот только немогу сказать, какими именно, а только знаю, что науками. Как про железныедороги говорит! И знаешь, – прибавил дядя полушепотом, многозначительноприщуривая правый глаз, – немного, эдак, вольных идей! Я заметил, особеннокогда про семейное счастье заговорил… Вот жаль, что я сам мало понял (временине было), а то бы рассказал тебе все как по нитке. И, вдобавок, благороднейшихсвойств человек! Я его пригласил к себе погостить. С часу на час ожидаю.
Между тем мужики глядели на меня, раскрыв рты и выпучаглаза, как на чудо.
– Послушайте, дядюшка, – прервал я его, – я, кажется,помешал мужичкам. Они, верно, за надобностью. О чем они? Я, признаюсь,подозреваю кой-что и очень бы рад их послушать…
Дядя вдруг захлопотал и заторопился.
– Ах, да! я и забыл! да вот видишь… что с ними делать?Выдумали, – и желал бы я знать, кто первый у них это выдумал, – выдумали, что яотдаю их, всю Капитоновку, – ты помнишь Капитоновку? еще мы туда с покойнойКатей все по вечерам гулять ездили, – всю Капитоновку, целых шестьдесят восемьдуш, Фоме Фомичу! «Ну, не хотим идти от тебя, да и только!»
– Так это неправда, дядюшка? вы не отдаете ему Капитоновки?– вскричал я почти в восторге.
– И не думал; в голове не было! А ты от кого слышал? Разкак-то с языка сорвалось, вот и пошло гулять мое слово. И отчего им Фома так немил? Вот подожди, Сергей, я тебя познакомлю, – прибавил он, робко взглянув наменя, как будто уже предчувствуя и во мне врага Фоме Фомичу. – Это, брат, такойчеловек…
