немца, а опытного прапорщика послал на перехват. Он рассчитал силы так, чтобы с большей вероятностью взять языка живым, показав тому, что он окружён.
Климчук и Лупко без труда опередили почтальона. Тот никуда не спешил. Шёл, едва переставляя ноги. По всему его виду было понятно, что сильного сопротивления с его стороны не последует.
Когда все были на местах, Климчук перевёл дыхание, подал прапорщику сигнал рукой, и они вдвоём вышли из укрытий справа и слева перед немцем:
— Стоять! Ханде хох!
Почтальон замер на секунду, затем медленно повернулся и кинулся бежать от них по улице, туда, где в своих укрытиях ждали сигнала Давыдов и Радищев. Лупко прицелился левее ног немца и нажал на спуск. Случилась осечка. Подпоручик Климчук выхватил из кобуры пистолет, но солдаты всё видели и, не дожидаясь повторного сигнала, выбежали из укрытий. Почтальон оказался в ловушке, он остановился и поднял руки, бумаги посыпались на землю:
— Не стреляйте! Я почтальон!
Взяв языка, подпоручик отдал приказ о привале. Солдаты, кичившиеся успешно провернутой операцией, заняли одну из комнат дома, позицию которого Климчук посчитал выгодной для ночлега, и принялись бороться на руках за широким письменным столом. Егор стоял у окна с видом на перекрёсток. С высоты второго этажа улицы Хелма казались ещё пустыннее. С того самого момента, когда подпоручик оказался в ловушке неизвестности, его не покидало ощущение, будто мир очень сильно изменился. Война была для Егора всем, ему казалось, что она длилась всю его сознательную жизнь, и теперь, когда она ушла в неизвестном направлении на неопределённый срок, подпоручик Климчук чувствовал себя не в своей тарелке. Ширококрылый ангел за его плечом оказался не у дел и улетел помогать другим, ныне действующим бесстрашным героям, может быть даже на другую войну. Душу Егора оккупировала печаль от ощущения очень значимой потери, и с каждым новым днём занятые ей позиции множились, и всё труднее было держать эту оккупацию в себе, а делать это было необходимо, учитывая, что подпоручик был единственным в отряде человеком, который скучал по войне. Однако выдержки и дисциплины у него было достаточно, по крайней мере, для того, чтобы отыскать на земле такое место, где земля дрожит под ногой, а ветер поднимает над ней запахи пороха и смерти. И теперь, ему посчастливилось встретить человека, который, возможно, знал ответы на интересовавшие подпоручика вопросы.
Немец говорил по-русски совершенно без акцента. Его звали Питер, он утверждал, что направлялся из Горлице в Лемберг, на линию фронта с почтой. Почтальон удивился, когда ему сообщили о том, что оба этих города уже неделю как остались на западе от передовой. В его памяти, так же, как и у солдат, был провал, немец ничего не знал о теперешнем расположении войск. Никола Лупко с недоверием отнёсся к его словам, уж слишком белым и пушистым выглядел немец, говоривший по-русски. Питер уверял, что на протяжении всего пути он почти не встречал военных, а это значило, что фронт сместился ещё восточнее, чем думал Климчук, и Хелм был теперь в тылу врага. Следовательно, чтобы попасть к своим, нужно было двигаться на восток. Дабы развеять сомнения относительно слов почтальона, Климчук приказал Давыдову принести бумаги, которые тот обронил. К всеобщему удивлению, письма оказались русскими. Рядовой Давыдов принялся озвучивать имена адресантов:
— Владимир Слепаков, Третья Армия… Тарас Зайцев, Третья Армия…
— Я его знал, — Лупко лежал на перине, расстеленной на полу, и мастерил самокрутку. — Он погиб под Горлицами.
— Ярослав Пахомов… Олег Радищев…
— Что ты сказал? — рядовой Радищев вскочил на ноги.
— Олег Радищев Третья Армия.
— Это брат мой покойный написал! Дай сюда!
Радищев выхватил письмо, осмотрел конверт и, удостоверившись, что почерк принадлежит его брату, осторожно вскрыл его, сел в углу и принялся читать. Давыдов тем временем продолжал озвучивать имена, но все адресанты были либо незнакомы собравшимся, либо мертвы. Вдруг Радищев сорвался с места и, сжимая в кулаке письмо, накинулся на связанного немца:
— Где ты это взял?
— Я не знаю… Я не знаю…
— Мой брат умер! Я сам видел его труп!
— Я ничего не знаю, я просто нёс письма!
Рядовой схватил стоявшую у стены винтовку прапорщика, наставил её в грудь немца и нажал на спусковой крючок. Всё произошло мгновенно. Немец закричал, но выстрела не последовало — случилась осечка. Лупко выхватил винтовку из рук Радищева, оттолкнул рядового прикладом к стене и крикнул на него командным голосом:
— Радищев! Под трибунал пойдёшь, рыжая бестия!
— Да вы что не слышите, он всё врёт нам! Письмо Олежки, брата моего недельной давности, только десять дней как я сам труп его видел!
— Что тут у вас происходит? — в комнату вошёл Климчук.
— Радищев языка хотел убить. — Лупко держал рядового на мушке. — Говорит, немец письмо от его брата принёс.
Климчук приказал Радищеву прочитать письмо вслух. Семён Радищев был образован, знакомый почерк не вызывал у него затруднений при чтении. Лишь однажды гордость за брата заставила его сбиться с ритма, в том месте, где Олег писал, что он в составе Третьей Армии шёл на запад от Горлиц. Семён прочитал это известие на одном дыхании, его серые глаза при этом заблестели, а рыжие брови над ними потянулись к ещё более рыжему чубу. В конце письма стояла дата недельной давности.
Сведения, указанные в письме не соответствовали истине, так как и подпоручик Климчук, и прапорщик Лупко, отступали в составе Третьей Армии на восток. Климчук озадаченно посмотрел в пол.
— Радищев, скажи, узнаёшь ли ты почерк своего брата Олега?
— Так точно, ваше благородие!
— А мог ли твой брат всё-таки остаться в живых и написать это письмо?
— Никак нет, ваше благородие!
— Так, — Егор Климчук повернулся к почтальону. — Питер, откуда у тебя эти письма?
— Я не знаю, господин. Я шёл с ними на фронт, я думал, это австрийские письма.
— Я не спрашиваю, что ты думал, где ты их взял?
— Господин, их мне дали австрийские солдаты.
— Что? Это мой брат австрийский солдат? — Радищев кинулся к немцу, Лупко схватил его и, выломав руки, положил на пол. Рядовой рвался подняться на ноги. — Ты врёшь, немец! Ваше благородие, он врёт!
Климчук приказал всем вскрывать конверты. Читать в отряде умели все, и скоро на столе образовалась кучка листков, исписанных мелким почерком. В нескольких конвертах почерк был одинаковый — умеющие писать солдаты помогали своим товарищам послать весточку близким людям. Во всех письмах описывалось недельной давности выступление Третьей Армии от Горлиц на запад. Перед Егором Климчуком встал новый вопрос о судьбе его отряда
