и трагедий других людей? Не могли даже представить себя в таком плачевном положении? Это было так гнусно, так ужасно… Был ли сам маг виноват в своей участи? Чувствовал ли сейчас грусть его единственный выживший внутренний ребёнок, не понимающий жестокость этого мира, хотевший привнести в него добро, милосердие, радушие, альтруизм? Мог ли он выстоять, перетерпеть и выйти из битвы неоспоримым победителем?
Вальтер сжал кулаки, глазами обиженного плаксивого ребёнка смотря на всех людей в этом зале. Смотрел на них горестными, отчаянными глазами, окружёнными уродливой плотью и противной толстой коркой. Смотрел на них, не чувствуя опоры, помощи, чувствуя себя самым одиноким и брошенным человеком в этом мире. Казалось, будто мир отвернулся от него, показал свою спину. Вальтер не находил опоры, воспоминания ранили не хуже реальности, и именно поэтому Вальтер чувствовал гложущее отчаяние, будто собака пожирающее Верховного изнутри. Но он справится, точно справится. Он выйдет победителем из этого боя…
— Ты выглядишь сейчас так жалко, словно сражаться мне придётся с плаксивой девочкой. Ну же, соберись, самый сильный маг, — издевался и Саркис, всё ещё выпускающий ману и потихоньку усиливающий напор. Он был таким довольным, как ребёнок, получивший так давно желаемую карамельку. И всё что оставалось Вальтеру — разозлится. Разозлится как младенец. Разозлится как тот самый ребёнок, который плакал внутри этого человека. Человека, пережившего съедающий всё его тело ужасный огонь.
***
Фигурки на шахматной доске дрожали. Дрожали от силы Бога. От его эмоций, от его чувств. Дрожали от досады и разочарования. Он пока ещё не отчаялся, хоть и чувствовал пожирающее Вальтера чувство обречённости.
— Ты чего такой серьёзный то, а? Отец, — веселился Демиург, смеющийся своим колокольчиковым, переливчатым смехом. — Не нравится, когда фигура на твоей доске бесчувственна?
— Никакой я тебе не Отец, — повторил Создатель, который внезапно успокоился, смотря прямо вниз, на разворачивающееся сражение. — Саркис таким и создавался, ты знаешь это не хуже меня. Не пытайся вывести меня из себя. Моя фигура делает всё верно, она и должна была себя так вести. А вот твои люди… Демиург, вот ты создал настоящих чудовищ. Они такие же уроды, как и ты сам. Звери, готовые напасть и разорвать беззащитного человека.
— Боже, ну бать, что за двойные стандарты? — веселился златовласый, смотря на хмурого, уставшего Бога. — Не Саркис ли собрался изорвать этого уродца? Может виноват один только я в том что там происходит? Ты тоже создаёшь чудовищ, старик, признай уже. Причём таких язвительных, таких до одури глупых… Саркис выглядит как агрессивный злобный ребёнок, не хуже Авиада с Дамиром…
— Заткнись, гнида, — не выдержал Бог, разряжая в воздухе молнии, рассеивая их в разноцветном чудном пространстве, снова ударяя мощными синеватыми кулаками по бедной шахматной доске, вдоль которой снова зазмеилась очередная трещина, уже давно ставшая привычной. — Не пытайся доказать мне обратное, мелкая гадина! Только твои действия привели ко всему этому. Только твои амбиции и желания! Ты поставил на кон всё мироздание, все души, ты поставил на кон даже свою жизнь. И не смей оправдывать свои действия, порождение тьмы.
Златовласый весело всплеснул своими руками, такими тонкими и белоснежными, как у принца:
— Ты ведёшь себя как ребёнок, не хуже фигур на шахматной доске. Такой нервный, эмоциональный любитель прекрасного, ценитель идеалов. Порождение тьмы, говоришь? Тогда ты и есть тьма, старикан. Я покажу тебе солнце, если ты сам того захочешь. Просто перейди на мою сторону, папаня. Тебе так тяжко? Не хочешь подчиняться новому поколению?
Бог смотрел гневно, буквально сверлил этого красивого человека. Он его ненавидел. Ненавидел, но видел в нём самого себя. Этот счастливый человек был самым близким подобием Бога, Создатель знал это:
— Ты — вершина человеческой эволюции, Демиург, — начал Бог, чувствуя шевеление своей пушистой синеватой бороды. Её будто подхватил ужасный ураган, торнадо, стремительный ветер.
— Громче, громче. Я жду, хвали ещё, — кричал принц, продолжая озорно хохотать да поправлять свою роскошную золотую причёску.
— Ты и есть доказательство того, что я пытался развить человека. Пытался создать наиболее приспособленного, красивого, сильного, статного человека. Именно ты и есть плод моей работы, тварёныш, предатель, мятежник, — Создатель терял самообладание. Эмоции стремительно перекрывали ему рассудок. Такими темпами совсем скоро он потеряет контроль над разыгрывающейся партией.
— Можно ещё чуть громче, чтобы это услышали абсолютно все? — Демиург выводил Отца из себя, позволял эмоциям перекрывать последний кислород его мозгу.
Старик не мог больше остановиться. Он уже пересёк черту:
— Мятежник, прекрати свои игры. Богом тебе не стать. Остановись! Ты забыл о порядочности, забыл о человечности, забыл о друге, которого называешь жалким зверем, ребёнком… Демиург, ты жалкая крыса, ты Сатана во плоти! Ты лишился самого себя, это уже давно не ты…
Фигурки дрожали, пространство то и дело переворачивалось, глаза Бога, жутко красные от бешенства и неистовства, метали молнии. Его борода раскачивалась как куст, брови словно подхватил торнадо, жилы на шее жирнели, ширились и противно пульсировали, а кулаки без устали падали на кружащиеся вокруг них яркие звёзды, вдребезги разбивая каждую из них.
Бог был человеком, и потому сейчас проигрывал. Эмоции всегда носили флаг стороны, терпящей сокрушительное поражение.
***
Паренёк, без наказа родителей ушедший из дома в поисках приключений, оказался в месте, которое с уверенностью можно было назвать адом. Юнец не верил в эти религиозные россказни, но сейчас широко распахнул глаза, не сумев шелохнуть больше ни единой мышцей в своём оцепеневшем от ужаса теле.
Мальчик всегда любил приключения. А со своими способностями к магии, каждая его прогулка превращалась в невиданное веселье. Но только не в этот раз.
Его глазам предстали бескрайние просторы красного камня, причудливо изогнутые горы, огромные речки с неизвестной буровато-чёрной жидкостью, тёмное, беспросветное небо, лишённое солнца, туч, лишённое всего того, за что любили Нижний мир. Ад был одновременно прекрасен, но одновременно отталкивал своим ландшафтом, пустотой, тишиной. Он казался погибшим, как и те твари, что шатались тут от горы к горе, от мелкого, противного водопоя к другому.
— К-к-кто они т-тааа… такие… — запинался юнец, так и не сумев сделать и шага по этой твёрдой, как и в Нижнем мире, но красноватой, уродливой земле, если это можно было назвать землёй.
Когтистые, клыкастые, потерявшие человеческий облик, нагие и слегка горбатые демоны сновали по своим делам. Ставшие дикими, нелюдимыми, тенью самих себя, они и взглядом не повели в сторону пацана. Может не заметили, а может и просто выжидали момент.
Один из них, застывший у зигзагообразной острой скалы, явно точил когти. Может так он делал всегда, а может готовился к нападению.
