о Священной империи... Но не только в мечте об императорской власти (Sacrum Imperium)[5] видел Георге залог более прекрасного германского будущего, он видел его и в лице древних греков, в чём ему был порукой завет поэта-провидца Гёльдерлина...»43.
Такие прорицания находили глубокий отклик у буржуазной молодёжи послевоенного времени. Характерным для этой молодёжи — в большинстве своём гимназистов и студентов — было то, что она слабо представляла себе реальности политической и социальной жизни. Мистические мечтания и элитарное мышление, частично перемешанные с националистическими или расистскими «идеями», были в её среде типичным явлением. Воздвигнутый Стефаном Георге рейх эстетической иллюзии казался ей безупречным совершенством в противоположность царству суровых реальностей тогдашней действительности. Стихи Георге доставляли эстетическое наслаждение и вместе с тем — сознательно или бессознательно — служили уходу от политики. Вот, вероятно, почему стихи Георге так часто читали у лагерных костров и на вечерах «Следопытов» и «Перелётных птиц» и так горячо откликались на них после первой мировой войны. Не будет преувеличением говорить о существовавшем среди части буржуазного юношеского движения преклонении перед Георге44.
Примерно то же относилось и к Клаусу фон Штауффенбергу. Ему, выросшему при дворе вюртембергского короля, не имевшему ещё никаких связей с новой государственной формой, далёкому от мира рабочих и от их борьбы, Георге давал духовное прибежище, указывал новую цель стремлениям. В «Новом рейхе» поэта он видел мир, творить который чувствовал себя призванным и способным. Он считал себя соучастником созидания этого мира. Здесь ему виделось прекращение «смуты» современности, здесь ему мерещился выход из мрачного настоящего в предполагаемое светлое будущее. Большое обаяние личности поэта усиливало это воздействие.
Не разделяя точки зрения сегодняшних поклонников поэта, будто поступок Клауса фон Штауффенберга 20 июля 1944 г. вырос из «духа Георге», следует, с другой стороны, признать, что встречи с поэтом оказали большое влияние на него и на его духовное формирование. Имея в своём роду среди предков полководцев, епископов и королевских советников, он разделял элитарное мышление Георге и его видение господства новой аристократии45. Но (что отличает Клауса фон Штауффенберга от некоторых других почитателей Георге) этот мир идей получил у него в дальнейшем своеобразную, в сущности своей гуманистическую интерпретацию и преобразование, направленные на сближение с действительностью.
В сознании Клауса фон Штауффенберга выкристаллизовалась мысль, что принадлежность к аристократии не означает права на привилегии. До нас дошли слова молодого Штауффенберга, что владение поместьем — лишь средство, позволяющее обеспечить семье такой жизненный уровень, какой необходим, чтобы сыновья смогли получить надлежащее образование и стать офицерами, государственными чиновниками и т. п. Смысл жизни не в паразитическом пользовании имением. Служба обществу в целом — вот в чём видел Клаус фон Штауффенберг свою благороднейшую задачу46.
Вдова Клауса фон Штауффенберга дополняет это свидетельство: «Таким образом, для него, как и для всех нас, было само собою разумеющимся видеть предназначение дворянства в том, чтобы поставить все те привилегии, которые даются воспитанием, сословием, традицией, на службу всем, кто их лишён. Надо способствовать этому хотя бы своей собственной примерной жизнью и поведением»47. Имеются и свидетельства, что Клаус фон Штауффенберг выражал желание свершить что-либо необыкновенное. Ссылаясь на слова своего прадеда, он требовал от того, кто высоко стоит на общественной лестнице, чтобы тот «не был мелок в мыслях и скареден в чувствах»48. В развитии такого мироощущения определяющую роль, разумеется, сыграло не только знакомство с Георге. Мы можем с уверенностью предполагать, что события революции и первых классовых битв послевоенных лет породили у Клауса фон Штауффенберга предчувствие того, что устойчивость существующего общественного строя прежними методами и средствами обеспечить больше уже не удастся.
Анализируя все высказывания Клауса фон Штауффенберга, следует, конечно, исходить из предпосылки, что он не желал никакого иного общества, кроме как существовавшего буржуазного классового общества. Служба «всему обществу», к которой он стремился, на практике была службой в интересах сохранения господствовавшей общественной системы. Государство и право, которым он жаждал служить, казались ему вечными неизменными принципами на благо всего народа. В действительности же то были государство и право господствующей буржуазии. Любая мысль о коренном изменении существующих отношений собственности и власти явилась бы тогда -для Клауса фон Штауффенберга абсурдной. Если же в этом обществе что-то необходимо было улучшить (а мы вполне допускаем, что он этого желал), то, по его мнению, для этого нужно было, чтобы «призванные к власти» перешли от паразитической бездеятельности к энергичным действиям, способствовали этому более высокой нравственной ответственностью, своей «образцовой жизнью и поведением».
Таким образом, отнюдь не было противоречия в том, что молодому аристократу были чужды кастовый дух и высокомерие по отношению к простым людям. Во время частого пребывания в Лёйтлингене между братьями Штауффенберг и жителями этой промышленной деревни установились дружественные отношения. Эти отношения характеризовались, как сообщает графиня Нина фон Штауффенберг, взаимным уважением. «Братья, если нужно было, помогали крестьянам в уборке урожая, и Клаус фон Штауффенберг особенно гордился тем, что не только умел косить траву на равнине, но и владел искусством косить на склонах. Тесная связь с деревенскими жителями сохранялась не только в юношеские годы»49.
Очевидно, в этом играл большую роль и пример матери. Хотя графиня Каролина фон Штауффенберг придерживалась строго традиционных взглядов своего сословия, это не мешало ей по-человечески участливо относиться к жителям деревни. Когда после 20 июля 1944 г. в деревню приехал некто, чтобы собрать подписи крестьян против семьи Штауффенберг, ему ответили: «Здесь не найти никого, кто подпишет такое! А если кто и найдётся, так это несколько подонков!»50
Говоря об этих отношениях, нельзя, разумеется, забывать, что здесь ещё сильно царили патриархальные условия, а также и то, что Штауффенберги не противостояли деревенским жителям в качестве помещиков. Поэтому объективные противоречия между крестьянами и аристократической чиновничьей семьёй не выступали так отчётливо. Молодому Штауффенбергу эти впечатления детства и юношества облегчили позднее сближение с людьми, не принадлежавшими к его классу.
Прослеживая жизнь графа Штауффенберга до середины 20-х годов, мы отнюдь не обнаруживаем в ней ничего такого, что говорило бы о его исключительной судьбе. Молодой представитель высшего сословия, он шёл вполне «нормальным» путём: получение образования для того, чтобы впоследствии занять своё место среди представителей господствующего класса. Бросаются в глаза привлекательные черты его внешнего облика, его одарённость и многогранные интересы. Знакомство с Георге вызвало в нём своеобразные мысли и размышления, но в остальном в нём нет ничего, выделяющего его из ряда ему подобных. Он ещё ничем не отличается от других молодых людей из
