эту метку сахарную не находил, а черная сука из соседнего двора – та, которая с пластмассовой пипкой на ухе – она вообще в Собаку-Бабаку не верит, смеется только. А я вот верю. И знаю, что найду, ясен пес! Я, ведь, красавчик: мохнатый, черно-белый, быстрый, и нюх у меня лучше всех: это и хозяин говорит. Я замерзшую кучу под снегом за тридцать шагов могу учуять!
Улица… здесь зевать нельзя. Смотри во все глаза и нюхай во весь нос: ничего нельзя упустить, раз хочешь собаки-бабакину метку вынюхать. Ну и вот, выбегаем мы с хозяином на пустырь перед домом и волоку я его от метки к метке: подскакиваю, носом зарываюсь. Хозяин кричит: «Фу, Арнольд, фу!», а я его к следующей метке тащу. И не по тропинке, а через сугроб – чем глубже, тем лучше: красотища же!
Тащу я его, смотрю – на том конце пустыря Шар и Боб – самые известные в микрорайоне гопники. Боб черный, жилистый, а Шар белый, кругловатый. Увидели меня, и давай глотки драть, что твоя шавка на привязи: «вали, мол, отсюда, наша тут территория!»
Обычно я Шара с Бобом стороной обхожу, а тут такое меня зло взяло! Какого пса?! Какая это их территория, если тут мой дом, мой подъезд, мои метки?
«У-у, сволочи!» – кричу, – «а-ну, сами уматывайте, не-то отделаю вас, как дог догхантера!» – И с поводка рвусь. Хватает меня хозяин и уводит от греха к другому дому. А там – новые метки! И опять я в одну носом зароюсь и тащу его к следующей. Каждая пахнет по-разному. У каждой свои компоненты, своя особенность. Вот эта по-доброму пахнет, так и приглашает: понюхай, мол. А эта на тебя зубы скалит – не подходи, разорву! Одна дразнит: попробуй, мол, догони, а другая трясется: ох, не трогай, ох, помру со страху! Это у меня любимое такое занятие: разгадывать по меткам, какая сучка или кобель их оставили: вроде как у хозяина кроссворды. А вот Собака– Бабака, – по ее метке, интересно, какой портрет получится? Наверно даже красивее, чем у таксы из соседнего подъезда. Давно ее что-то не видно, пропала куда-то… жалко…
Таскаю я хозяина по меткам, а тут навстречу это модное недоразумение – не собака, не крыса, – чихуахуа, одним словом. Без хозяина, само по себе. Глазищи круглые, выпученные, злые, хвост торчком, ножки тонкие. Уж не знаю, что этот крысиный кобель о себе думает, но прет на меня с таким видом, будто он самое малое – ротвейлер. Грозно задирает ногу, грозно подбегает ко мне, обнюхивает. Говорит: тут, мол, его территория, а я пахну неправильно. И уж такой он грозный, что хоть я и больше и сильнее, а все равно, как-то не по себе становится. Даже хозяин испугался, поводок натягивает. Стоим мы с хозяином, смотрим на эту зверюгу, а он на нас – как будто съесть собирается. И тявкает: тяф! Тяф! – бойся меня. Ну, мы с хозяином в бега. А он за нами. Юркий, прыткий, вперед забежит и дожидается. Я отскочу, а он на меня. Бежим какими-то чужими дворами, мимо каких-то кустов заснеженных, мимо труб теплотрассы, и тут… запах один тихонько так по носу. Я как этот запах учуял – сразу про пучеглазого дурака и думать забыл. Назад рванулся так, что поводок резанул по горлу. Заметался между сугробами туда-сюда: где он? А запах со мной как будто в прятки играет, дразнит: то тут померещится, то там. Я мечусь как бешеный, рычу, носом шмыгаю – пытаюсь запах поймать и вот, за сугробом, возле драного сапога и консервной банки, где нашим братом мечено-перемечено, настигаю. Везет мне сегодня. Ох, везет! Вот он – запах сахарной косточки! Собака-бабака здесь была! Добрая. Не рычит, не кусается, и такая вся… почти как такса, но лучше. Подбегаю, нюхаю – не нанюхаюсь. А потом на собаки-бабакину метку ногу задираю. А запах все сильнее и сильнее, обволакивает он меня, как будто в ватное одеяло зарылся. А потом запах превращается в яркий белый свет. И все в нем тает: и чужой двор, и хозяин, и я сам.
2.
«Ты зачем его привел? Это наше место!»
«А что мне было, бабакину метку упускать?»
«Тебе-то она на кой пес сдалась?»
«Туз? Во как! И ты здесь?!»
«Как видишь»
«Ты же меня гонял!»
«И правильно делал! Нечего было на мое место лезть!»
«На какое твое место? Всю жизнь мое было!»
«С чего это?! Если ты мои метки без спроса переметил, сразу и твое? Подрасти сначала, щенок!»
«Кто?! Да ты, я смотрю, нарываешься!»
«А-ну прекратить! У нас тут цивилизованное общество! Мы не допустим грызни!»
«Хватит вам, в самом деле! Лучше б подумали, что делать будем? Теперь самец и самка… а что, если щенки пойдут?..»
«Да ладно, тут места для всех достаточно!»
«Что делать? Теперь он тоже наш, хоть и двуногий. Он ведь только по виду двуногий, а внутри – как мы. Глянь, как-носом-то тянет!»
«Пусть идет Бабаку искать».
«А найдет?»
«Моя бабушка покойница говорила: кто ищет, тот всегда…»
Все эти голоса звучали у Андрея в голове. Сначала он решил, что это его собственные мысли, но потом засомневался. Не мог же он сам думать весь этот зоологический бред!
Было жарко. В носу свербело от запахов. Запахи были разные. И было их как-то уж очень много. Андрей чихнул и открыл глаза.
– Хозяин! Ура! Хозяин очухался! – прозвучало у него в голове, а потом радостный Арнольд прыгнул на него и лизнул в нос. – Хозяин! Хозяин!
– Фу… – по привычке начал Андрей, но осекся, вытаращил на Арнольда глаза: – Я тебя понимаю?
– Естественно! Это собачье место, значит, ты тут тоже собака!
Андрей без труда убедился, что он по-прежнему человек. Вот только все остальное отдавало каким-то дешевым сюрреализмом. Во-первых, было лето: он в пальто и тяжелых ботинках сидел на траве. Во-вторых, его окружали собаки всех возможных мастей: смотрели на него умными глазами. В-третьих, утверждение Арнольда, что он тоже собака, было не так уж далеко от истины: он понимал, о чем говорят собаки, он видел меньше цветов, чем обычно. А еще он стал… чуять. Повсюду были целые мозаичные панно запахов: он различал в них четкие структуры, различал простые элементы, из которых они состоят. Совсем как парфюмер Гренуй в известном романе.
Стаскивая с себя зимнюю одежду, Андрей ошалело смотрел по сторонам. Вокруг была только трава и странные карликовые деревья с необычными
