— Ну и ну, — едва выдавил из себя изумленный де Сарранс. — Неужели вы все-таки решились окончательно порвать с ней? Если мне не изменяет память, я слышал о подобном намерении уже много, много раз.
— Решился! И объясню, почему, мой добрый друг: я ее больше не люблю!
— С трудом могу поверить. А что произошло, осмелюсь вас спросить?
— Ничего... Или почти ничего. Однажды утром я проснулся и вдруг понял, что больше не хочу ее... И даже видеть ее не могу. Она тоже причинила мне немало неприятностей. А я ее слишком часто прощал. Простил даже подлый заговор ее братьев, которые покушались на мою жизнь! Ведь они хотели убить меня и посадить на трон вместо дофина маленького Вернея, нашего общего сына. Теперь мне кажется, что я был безумцем...
— И вы мне ничего не сказали об этом? — с огорчением осведомился маркиз. — А ведь не так давно вы оказывали мне честь своим доверием.
— Ничего не изменилось, успокойся, я по-прежнему тебе доверяю. Просто мне нужно было в этом удостовериться.
— А господину де Сюлли вы ничего на этот счет не говорили? Он же ваш главный посредник при размолвках с королевой.
— Посреднику я ни слова не сказал! Он бы тут же побежал к Марии, она тотчас же бы успокоилась, а я хочу, чтобы она как следует поволновалась. И потом, я не собираюсь лишать тебя обещанного богатства. Ну, теперь ты все знаешь, и мы можем идти обедать!
Де Сарранс указал Его Величеству на письмо, оставленное на столе.
— А вы ничего не забыли, Ваше Величество?
— Ты о записочке? Она предназначена другой даме... Но с этим можно подождать. Видишь ли, самое ужасное, что я чувствую в сердце отвратительную пустоту, а пустоту я ненавижу. Когда я пишу всякие глупости, у меня появляется иллюзия...
* * *
Тем временем Беллегард учил уму-разуму Антуана.
— Уж поверь мне, во Флоренции очень много красивых женщин.
— Но не все! Посмотрите на нашу королеву. Толстая, без талии, глаза навыкате... Впрочем, я не собираюсь обсуждать ее внешность, поскольку это было бы неподобающе.
— Согласитесь, что это не самый характерный пример. Медичи все красавцы, но в этом случае примешалась кровь Габсбургов и все испортила, как-никак мать Марии звали Иоанной Австрийской. Габсбурги к твоей нареченной не имеют ни малейшего отношения. И потом, поверь мне, прекрасное приданое помогает забыть о любых изъянах.
— Не могу не согласиться с вашим мнением, но эту девушку я не полюблю. Я люблю другую.
— Никто не просит тебя любить ее, тебя просят на ней жениться, чтобы твой отец мог наконец восстановить свой любимый замок.
— Если король сделает отца маршалом Франции, — а я очень на это надеюсь, — у него появится возможность совершить задуманное.
— Не очень-то на это рассчитывай. Государь щедр по отношению к простым людям, своим любовницам и по необходимости к Ее Величеству королеве, хотя она гораздо богаче него. А в остальных случаях он весьма прижимист. Но не в отношении армии, конечно.
— Вот именно! И маршал Франции...
— Это честь, а не звание, имей в виду. Но вернемся к твоим сердечным делам. Кажется, у тебя было немало любовниц, прежде чем ты влюбился в эту юную особу.
— Да, немало, но ни на одной из них я не хотел жениться, а сейчас только и мечтаю — видеть эту девушку своей женой.
— Женой, которая через год или два тебе наскучит. Особенно если будет рожать тебе детей. Первенец украшает мать, зато другие дети обычно отнимают у женщин красоту. А если вдобавок вы будете стеснены в средствах... Надеюсь, ты сам догадываешься, что тебя ждет.
— Простите меня, господин Главный, но боюсь, что вы так и не узнали, что такое любовь! — воскликнул Антуан с самоуверенностью молодости, благоразумно не упоминая множества любовных связей главного конюшего, который пользовался необыкновенным успехом у женщин.
Господин Главный мог бы посмеяться над наивностью подобного заявления, но не стал этого делать. Он, напротив, стал необыкновенно серьезен и пристально посмотрел в глаза своему собеседнику.
— Узнал! И что бы ты ни думал, любил... Самую прекрасную девушку на свете. И думаю, что она тоже любила меня.
— И что же случилось? Родители вам отказали?
— Нет. Она даже стала моей невестой, но... Король влюбился в нее с такой сумасшедшей страстью, что умолил меня — можешь себе это представить? — умолил меня удалиться. Ее звали Габриэль д'Эстре.
— Может ли быть такое? Она что, вас разлюбила?
— Да нет... По крайней мере, говорила, что не разлюбила. Но она очень быстро поняла, что может получить от короля все, что захочет. Что может даже стать королевой Франции. И это чуть было не случилось...
— И вы продолжаете служить королю, не тая дурных мыслей?
— Конечно! Видишь ли, я ведь и короля тоже люблю. Но, разумеется, иначе. Я им восхищаюсь — его мужеством, стремлением всегда оставаться на коне, невероятной жаждой жизни и гениальностью, благодаря которой он сумел завоевать враждебно настроенную к нему Францию. Он научил народ любить себя, делами убедив его в том, что хочет сделать его жизнь лучше, вернуть спокойную и безбедную жизнь после стольких лет горя и разорений. А главное, он хочет мира!
Внезапно изменив тон, Беллегард добавил:
— Сказать по чести, вот я о чем подумал. А с тобой может приключиться подобная история, если твоя флорентийка окажется достаточно красивой... Сердце короля сейчас свободно.
— Я никогда не уступлю Его Величеству ту, которую избрало мое сердце. Разве только если король найдет для нее другого супруга...
Неспешная прогулка подошла к концу. Собеседники, сделав круг, вновь оказались напротив замка. Беллегард остановился и внимательно вгляделся в лицо стоящего перед ним высокого молодого человека.
— Твой отец прав! — со вздохом сказал он. — У тебя и впрямь голова беарнского мула. А беарнские мулы самые упрямые. Не надо мне было мешать ему, пусть бы как следует поучил тебя тростью.
— Не думаю, что это что-то бы изменило.
Беллегард кивнул на прощание и направился в сторону дворца. Близился час ужина, и он спешил занять свое место среди приближенных короля. Его место было среди самых близких, тех, что стояли вокруг стола, за которым вкушали с серебряных тарелок разные лакомые блюда Их Величества. Король беседовал со своим ближним кругом, отпуская порой весьма игривые шутки. Королева не принимала участия в застольных беседах и не терпела шуток короля. Она предпочитала слушать музыку, поэтому пятнадцать музыкантов старались играть так, чтобы заглушить громкий голос короля и взрывы его хохота.
По счастью, публике, которую допускали созерцать застолья государей, — хотя не такой многочисленной, как в Париже! — было приказано хранить молчание, иначе бы королевский зал, где проходили ужины, напоминал бы ярмарку.
