Глава 4
1477, 5 апреля, Москва
Пока еще крестьянин Устин сын Первушин подходил к Москве с каким-то особенным трепетом в душе. Он наслушался баек на тульском торжище, куда ходил с отцом. А потом взял, да и сбежал, чтобы записаться в королевское войско.
Его семья жила очень бедно. Да, крестьяне они свободные, но землицы мало. А он ко всему прочему еще и младший сын, которого в семье считали едва ли не приживалой и лишним ртом. Все, кроме отца. Мать то померла уже пару лет как, а братишки с сестрицами особой доброй не отличались. Поэтому он, улучив момент, и сбежал. Отец-то не пускал, а то бы открыто ушел.
Битва при Вильно в 1476 году в какой-то мере потрепало королевское войско, особенно пикинеров, что приняли на себе колонны швейцарцев и фламандцев. Однако в целом эти потери оказались ничтожны на фоне продолжения развертывания современной армии по служилым городам. Ведь король распустил городовые полки и прочие старые формирования, ставя вместо них на местах войска Нового строя.
Понятно, что оголтелого наращивания численности уже не шло. Но все одно — вербовка добровольцев не останавливалась и двигалась своим чередом. Под контракт с дачей присяги, разумеется, а не просто внаем. Королю пока что удавалось на волне своих успехов обходиться притоком людей на доброй воле, не прибегая ко всякого рода хитростям и, тем более, рекрутским наборам…
И вот — Москва.
Устин стоял на Воробьевых горах и завороженно смотрел на нее. Столица! И она была огромной! Во всяком случае в его крестьянском понимании.
Сколько он так стоял — не ясно. Но не меньше получаса совершенно точно. Очень уж сильные его переполняли эмоции от увиденного. Однако ничто не может длится вечно. Поэтому вздохнув. Помяв немного шапку, перед тем как ее нахлобучить обратно на голову, Устин пошел вперед — к реке, через которую был переброшен понтонный мост.
Так-то Иоанн строил уже нормальный. Но строил, не значит построил. Работа над ним пока велась, а людям переходить с одного берега Москвы-реки на другой требовалось уже вчера. Поэтому он в пределах Москвы держал три понтонных моста, которые на ночь размыкались, пропуская накопившиеся кораблики и лодки.
Устин не знал — платный по мосту проход или нет. И не сильно по тому поводу волновался. Платить-то за проход он не собирался. Нет, не потому что жадный. А потому что у него банально не имелось лишних средств для этого.
Однако обошлось. Он прошел по мосту без всяких проблем. Оказалось, что платным являлся проезд только для торгового люда, да и то — только того, что товар вез. Простым же пешеходам ход по мосту был предоставлен безо всяких ограничений. Но по узким проходам, что шли по самому краю с обоих сторон. Так что зевакам, желающим бесплатно перебраться, приходилось ждать своей очереди. Всадники же да телеги шли по центру, где было организованное движения, да с разметкой две полосы. Чтобы, значит, телеги, идущие туда, не мешали телегам, идущим оттуда.
Устин прошел по мосту и сразу направился к большой московской крепости. Ведь там, со слов прохожих, находился вербовочный стол.
Идти было недалеко. Подошел к воротам, да залюбовался. Вон какая стена. Да, из земли. Но большая — что ух! Такую не перелезть, не пробить ничем. И стража у ворот стоит, поблескивая металлической чешуей, что просматривалась под красными накидками с золотым восставшим львом.
Красота.
Львы были на этих накидках такие невероятные, что Устин «завис», «открыв варежку». Отчего чуть пинка не получил от прохожего. Он вроде бы попытался вдарить, проезжая на коне, чтобы парень отошел в сторону. Но Первушин сын словно бы почувствовал угрозу и легко от нее увернулся. У него такое было — чуйка. Хоть он и молод, а все одно — много раз она ему в жизни помогала. Столько всадников обогнало, а этот — первый попытался ударить. И парень как почувствовал. Отскочил. Из-за чего его несостоявшийся обидчик, глупо взмахнув руками и упал с коня прямо в дорожную пыль. А Устин, не дожидаясь разборок, скрылся во дворах города.
Вошел сын Первушин в Москву. Точнее сказать прошмыгнул. Однако едва он оказался на улицах города и немного там поблуждал, как услышал пение какое-то странное. Оглянулся. И ахнул. К воротам, тем что к Смоленску вели, шествовал крестный ход какой-то.
Впереди красиво одетый мужчина с крестом. И почему-то босиком. За ним всякие. Но ни одного конного. Даже у кого «копытная» животинка была — все под уздцы ее вели.
Устин отшатнулся, отойдя в прилегающий к дороге переулок. Но недалеко. Чтобы видеть все это действо. Чай в Туле таких шествий не встретишь. Крестным ходом то ходят. Чего же не ходить-то? По праздникам и не такой толпой. Да и вон какой крест богатый и разряженный носитель. Явственно — человек не простой какой. И с ним тоже не посоха чумазая идет. Шелка да парча в изобилии. Меха. Оружие дорогое.
Так он и стоял да смотрел, пока крестный ход приблизился да проходить мимо начал. Мелькая людишками. Поначалу богатых, а далее поплоше. Да с подводами какими, груженными непонятно чем.
—Мил человек,— осторожно дернув мужичка, что поплоше был одет в проходящей процессии.— А чего это? Праздник разве?
—А что? А может и в самом деле праздник.— Улыбнулся тот.
—А…
—Патриарх то!— Назидательно поднял человек палец.— Из самого Царьграда идет! Сказывают, что от басурман сбежал, что помором хотели божьих людей извести. Вот — на поклон к нашему королю идет.
—На поклон?— Удивился Устин.— А чего?
—Как чего? Али ты не знаешь, чего пять али семь годиков назад по землям и весям нашим попов резали?
—Да я мал еще был,— пожал плечами Устин.— На торжище с отцом не ходил, а он помалкивал.
—А… дурья башка!— Усмехнувшись произнес этот человек, взъерошив сыну Первуши волосы.— В размолвке Патриарх с королем нашим. Предыдущий сказывают, сморить Иоанна свет Иоанновича хотел. А матушку ее сгубил. Отравил. И отца извел.
—Как же это?!— Ахнул Устин.— Патриарх же! Навет небось?
