подпускала к себе настолько близко, чтобы довериться окончательно. Мне незачем мучиться всеми теми любовными терзаниями, которые присущи наивным девушкам. Достаточно было подруг, которые разбивали об юнцов свои детские сердца, а потом плакали навзрыд или тревожили мою душу ночными разговорами. Мне все это казалось слишком диким и каким-то жестоким. Я столько наслушалась от них, что разлюбила навсегда.
— Но как же дети? Тебе никогда не хотелось видеть маленькие ручки и ножки? Слышать, как это маленькое чудо мерно сопит по ночам, радуется, когда мама играет с ним или обнимает тебя с такой нежностью за шею, говоря при этом самые дорогие слова?
Наташа нахмурилась. Видно, я нечаянно наткнулся на больную для нее тему.
— Прости, я не знал…
— Ничего, — сказала она и грустно улыбнулась. — Я уже давно смирилась с тем, что у меня никогда не будет детей. В первую очередь это касается моих физиологических особенностей.
Она тяжело вздохнула и отдернула свою руку.
— Тебе пора. Дома тебя, наверное, уже потеряли.
VIII
В чем заключается безысходность жизни? Наверное, в том, что мы никак не можем повлиять на происходящие в ней события. То, что, как нам кажется, мы в силах подвергнуть собственному осмыслению и придать ему субъективный ход, на самом деле оказывается не чем иным, как очередным поворотом уготованного бытия.
Что же нами движет? Бог? Судьба? Вселенная? У разных народов на сей счет найдутся самые разные ответы, подкрепленные во многих случаях священными книгами. Отчасти, почему тогда, выходя из-под влияния святых идей, люди возвышают себя до великих и рушат привычные устои? Разве может так называемый Бог позволить, чтобы люди позволили себе встать на Его место? Он же должен повелевать судьбой, распоряжаться нами и следить, чтобы особенно яростные еретики не вели за собой толпу. Но почему все же это происходит? Этого не знает никто.
Я хотел взять в качестве примера Наталью. Ее доброе сердце должно было преисполниться счастьем земного существования в виде любящего мужа и детей. Почему же Бог, Судьба, Вселенная отобрали у нее единственный смысл жить? Для чего тогда просто любить, если нельзя в полной мере наслаждаться плодами этой бесконечной любви друг к другу?
Почему одним в этой жизни дается все, а другим — ничего? Отчего в этой сложной структуре, которую люди называют «земная жизнь», кто-то имеет право быть счастлив, а кто-то не удостаивается даже маленького чуда? За что этот жестокий мир забирает все лучшее и отдает его властолюбцам, циникам и прочим мерзавцам? Почему маленького счастья не заслуживают рабочие, учителя и иные светлые люди, искренне желающие и делающие все для этого?
К сожалению, нам не постигнуть всех замыслов, которые уготовили нам небеса. Поэтому все, что нам остается, — это принимать происходящее как данность и верить, что когда-нибудь они станут к нам благосклонны.
***
Календарь показывал двенадцатое февраля. Погода хмурилась, но снега не было. Я медленно шел к дому. Внутри одновременно кипели злость и досада.
Адреса Наташи я не запомнил — был слишком погружен в свои мысли. Ее смех, исповедь и доброе отношение связали меня каким-то невидимым узлом всего за одну ночь, проведенную у нее дома. Нужно было хотя бы на секунду задержаться там, взять ее домашний телефон или записать на клочке бумаги номер квартиры… Но этого не случилось, и чересчур эгоистичный, подавленный я возвращался в то место, которое ранее было для меня самым желаемым, но отнюдь не сейчас.
Не сейчас.
Тани, как обычно, в это время уже не было, впрочем, как не было и Сони. Тихо раздевшись, я проследовал в свою комнату.
Все было точно таким же, как я оставлял до этого. Между тем на столике лежал белый листок бумаги, исписанный аккуратным почерком и источавший знакомый запах духов. Я подошел к столу и взял лист в руки.
«Дорогой Юра!
Сегодня ты впервые за все то время, пока живешь у нас, не появился дома. Наверное, я сделала что-то не то или чем-то обидела тебя. Прости, если так. Извини, что на «ты», просто так мне легче выписывать мысли на бумагу. Я понимаю, что в ту ночь повела себя глупо и не стоило мне лезть к тебе целоваться. Я даже уверена, что тебе было это противно, несмотря на то, что ты старался до конца держать себя как мужчина и не отвергал бедную девичью надежду. Тем не менее считаю, что с моей стороны было бы наивно полагать, что ты не замечал мою привязанность к тебе. Говорю «привязанность», так как знаю, что ты отвергаешь слово «любовь». К этому времени у меня уже скопилось с десяток стихотворений о тебе, которые я писала ночами, пока ты спал и ничего не подозревал о моих чувствах. Можешь злиться на меня, но, прошу тебя, не делай этого. Ты же знаешь, как моя (перечеркнуто) привязанность сильна к тебе и как сильна эта самая привязанность Сонечки. Изначально я выбрала не тот путь, но, впустив тебя, ни разу не пожалела о содеянном. Прошу, умоляю, не губи.
Твоя Таня».
Листок был вымаран краской и, как водилось практически в каждом горестном письме девушки, ее слезами. Опершись на краешек стола, я опустился на пол. В глазах помутнело. Я задыхался, отчего мне даже пришлось открыть окно. В себя пришел, наверное, спустя лишь минут двадцать.
Ранее вызревавшая в моем воспаленном мозгу идея укрепилась окончательно. Единственный правильный выход был бежать.
Бежать от этой суетной жизни, не терзать Таню с ее добрым сердцем и не пытаться заменить отца Соне. Все, что предрекало мое бренное существование, — остаться вспышкой в их светлых головах и навсегда погрузиться во тьму.
Наспех набросав в свой чемодан какие-то вещи, выбросив парочку тетрадей, в которых остались мои труды, я решил в последний раз оглядеть место, где прожил несколько жизней.
Цветы на подоконнике, которые Танечка поливала с таким трепетом, словно кормила бездомного котенка, громко работающий холодильник, мешавший спать по ночам, от чего мы все втроем вставали, бывало, и пили чай на кухне, ругая его, гудящий, не понимая в тот момент, что эта железка по сути нас сближала, ванная, в которую я часто не мог пробиться, потому что какая-нибудь из моих нимф наводила там туалет для предстоящего дня, коридор, в ту самую ночь ставший свидетелем Таниных откровений и наших поцелуев. Все это уже заранее веяло ностальгией и упущением возможности остаться счастливым до конца своих дней.
Но, так или иначе, я надел
