пробрал! Штаны полные ‹…› – под общий смех прокомментировал кто-то из присутствующих…
– Семенов?
– Остаюсь, – твердым голосом ответил молодой сильный рабочий.
– Игнатьев?
– Староват я. Да и семья большая. Я отвоевал в свое время. Пусть теперь воюют, кто помоложе.
– А сколько тебе лет?
– 52, – ответил боец с типичным лицом рабочего.
– Генкин?
– У меня желудок больной. К тому же я в армии никогда не служил.
– Обучим. Важно желание. Ну что, писать, что ли?
– Нет, лучше я работать буду.
– Что ж, за уши не потянем. Трусов не надо.
– Карпов?
– Остаюсь. Если все пойдем по домам, кто же за нас воевать будет, – сердито, с сердцем ответил высокий сухощавый парень.
– Хорошо. Правильно. Своих сразу видно.
– Королев?
– Ревматизм у меня, товарищ командир, и справка есть, – отозвался мой сосед, здоровый парень, комсомолец липовый.
– Что ж, Ленинград немцу сдавать будем? Здорово! Ладно, и без вас справимся. Вернемся с фронта – расскажем о вас как трусах. Тоже мне – добровольцы.
– Цыпленков?
– Остаюсь.
– Белов?
– Тоже.
– Степанов?
– Честно скажу – трушу я. ‹…›
Так проходила запись в партизаны. Отсеялось процентов шестьдесят так называемых больных и трусов. Одни жаловались на нервы, сердце, легкие и просто на нутро, другие на зрение, слух, ревматизм, желудок, находились и такие, которые честно признавались в своей трусости. Иные долго колебались. Эти люди были третьего сорта, хуже трусов и «больных», от них можно ожидать, что они и в плен сдадутся, и товарищей продадут. Я на них смотрел с отвращением.
Смеха было много, когда здоровый детина состроил жалкую гримасу, хватаясь за левый бок, он замогильным голосом причитал и жаловался на невыносимые боли во всей «середке». Да и палить из ружья он, по его словам, не умеет, а работать «дюже любит». Этот экземпляр развеселил бойцов и добавил бодрости в приунывших.
Отбор закончился. Вышли во двор. Нас, партизан, построили в две шеренги. Напротив, лицом к лицу – симулянтов и трусов. Мы отобрали у них амуницию, оружие, боеприпасы. Они охотно, даже с радостью расстались с тем, чему несколько дней назад радовались. Мало того, они снимали гимнастерки и услужливо предлагали нам сухие портянки, полотенца, даже кальсоны, которые не успели запачкать. Им трудно было скрыть безумную радость свободы и возвращения домой. Они были похожи на маленьких детей, которые одевают праздничную одежду пред тем, как идти на богатую елку. Были такие ласковые, добрые, словоохотливые. Предлагали свои услуги – передать наши письма лично в руки адресата, рассказать о нас нашим родным и знакомым. Они напоминали нечестного покупателя, которому кассир по ошибке дал сдачи больше, чем полагается, и торопящегося выйти из магазина.
Дома они станут, захлебываясь, рассказывать о том, как чудом уцелели, как много истребили немцев, как воевали за город Ленина. Дорогой они обдумают все. Их фантазия поможет им обрести славу в бесчестии. Они будут в пивных ударять себя в грудь и с пеной у рта рассказывать о своих «подвигах», и своих «ранах», и о «пролитой крови» за Отечество.
Мы их возненавидели. И не завидовали им. Пусть они идут к юбкам, уюту и покою. Надолго ли? Быть может, доведется встретиться. Тогда поговорим по душам. Недаром они боятся смотреть нам в глаза и голоса их такие трепещущие, как их подлые души. Вздыхают, ахают, причитают. Сброд подлецов и дезертиров. Горбятся: боятся, что командование раздумает и оставит с нами.
Вот их строят. Я быстро набрасываю несколько теплых слов невесте и, заклеив конверт с деньгами и коротким письмом, передаю его Борису Королеву с просьбой передать адресату. Звучит команда. И они уходят.
Небо, освещенное багрово-синими отсветами, казалось зловещим. ‹…› Сколько еще таких малодушных, трусливых людишек встретится на дорогах войны! Что им до Родины, до независимости своего народа, до страданий родных и близких. Быть может, немногим из нас суждено вернуться домой, а кто погибнет – семья того краснеть не будет. И потомки о нем с гордостью скажут:
– Он погиб за счастье нашей Родины. Он остался честным до конца.
Много мыслей породил их уход. Но долго размышлять некогда. Звучит команда «Смирно, правое плечо вперед, шагом марш». Прошли метров двести до продовольственного склада. Получили сухой паек на три дня. Мясные консервы, сгущенное молоко, сухари, табак. Затем нам объявили боевую задачу: уничтожение аэродрома противника и контроль над его коммуникациями в энском районе. Кое-где в небе виднелись отсветы пожаров. Опускалась тихая лунная ночь. С полей пахло росистой травой и конским навозом. Тронулись. Загрохотали котелки и фляги, на ходу устраняли шум.
5 сентября 1941 года
Солнечное осеннее утро. Получаю приказание сопровождать командира батальона Обрезкина в г. Шлиссельбург. Со мной Олег Собейников. Садимся на катер-охотник. Моряки заметно под газом. Идем тихо, как на прогулке. Майор облокотился о решетку борта. Мы, сопровождающие, с канадскими винтовками, стали рядом. Настроение у меня солнечное. Пришвартовались к берегу. Моряки остаются, мы идем в город. Майор впереди, мы в трех шагах от него. Входим в отделение милиции города Шлиссельбурга. Здесь лет двадцать тому назад бывал мой отец. В милиции душно. Полно народу. Это все эвакуирующиеся, «разбомбленные», оставшиеся беглецы и беженцы. К первым относятся свободные граждане, проявившие трусость, ко вторым заключенные, осмелившиеся бежать под шумок. Среди живописной пестроты лохмотьев и физиономий особенно отличаются две. Это два приятеля по несчастью. Беженцы из лагеря. Один еврей с плутовскими глазами, с движениями заядлого авантюриста. На вид ему за тридцать, но на лице много морщин, голос вкрадчивый, осторожный. Он взирает на окружающую публику, как на стадо своих баранов. Рядом с ним сидит на подоконнике его напарник. Это русский деревенский парень. Не обижен здоровьем. На глуповатом лице читаются страх и озабоченность. Он словно мышь в мышеловке. Он сидит словно на иголках. Наконец, достает из вещмешка сверток и развязывает его. Там оказались толстые ломти шпика и сухари.
Его напарник бесцеремонно берет пару кусков сала и сухари. Их вызывают. Вначале русского. Он растерянно вскакивает и идет за загородку, но тотчас же бежит обратно. Захватывает свой мешок, который предусмотрительный сосед уже успел спрятать под лавку. Мы сидим молча в ожидании комбата. Вокруг женщины с узлами, мужчины с котомками, старики и ребятишки, будто на захолустном вокзале. Появился майор. Мы встаем. Он приказал Олегу оставаться и ждать нашего возвращения, а мне велел его сопровождать. Солнце высоко. Мы идем по пыльным улицам старинного провинциального городка. Два дня назад немецкие бомбардировщики «навестили» его. Под ногами скрежещет битое стекло, мы спотыкаемся о куски кирпича и штукатурки. На мостовой воронки до двух метров глубиной. В городе много
