Книга Последний опыт - Говард Лавкрафт

когда я стал близок к победе, у меня кончается материал, и мне снова предлагают погрузиться в бессмысленное оцепенение! Боже! И в это время какой-то подлый вор пользуется моими результатами и готовится обойти меня, присвоив себе весь мой труд. Стоит мне отстать от него на голову, и этот идиот со всеми необходимыми средствами получит выигрыш. А ведь мне нужна была всего лишь неделя и хотя бы половина подходящих средств — и я бы победил!

Он раздраженно повысил голос, в котором угадывалось душевное напряжение, что очень не понравилось Джорджине. Она отвечала мягко, но не настолько, чтобы он решил, что она успокаивает психопата.

— Но ведь ты убиваешь себя своим беспокойством и напряжением — а если ты умрешь, как же ты сможешь доделать свою работу?

Его улыбка скорее напоминала презрительную ухмылку.

— Я полагаю, неделя или месяц — все, что мне нужно — не совсем доконают меня, и, кроме того, не имеет особого значения, что в конце концов станет со мной или любой другой конкретной личностью. Наука — вот то, чему нужно служить; наука — вот цель нашего существования. Я подобен тем обезьянам, птицам и морским свинкам, которых использую для опытов. Я всего лишь винтик в машине, которая служит вечному. Они должны погибнуть, я, возможно, тоже должен умереть — но что из того? Разве цель, которой мы служим, не стоит всего этого и даже больше?

Джорджина вздохнула. На мгновенье она усомнилась в том, действительно ли вся эта бойня чего-то стоит.

— Но ты абсолютно уверен, что твое открытие будет достаточным благом для человечества, чтобы оправдать такие жертвы?

Глаза Кларендона угрожающе сверкнули.

— Человечество! Что такое человечество, черт его побери? Наука! Болваны! Снова и снова все толкуют об отдельных людях! Человечество придумано для проповедников, для которых оно означает совокупность слепо верующих. Человечество сделано для хищных богачей, которые говорят с ним на языке доллара. Человечество сделано для политиков, для которых оно значит коллективную мощь, употребленную ради собственной выгоды. Что есть человечество? Ничто! Слава Богу, это грубое заблуждение больше никого не собьет с толку! Взрослый человек преклоняется перед истиной — знанием — наукой — светом — срыванием покровов и отодвиганием занавесов. Знание — это колесница Джаггернаута. Смерть заключена в наших действиях. Мы должны убивать, вскрывать, уничтожать — и все это во имя открытия и поклонения невыразимому свету. Богиня Наука требует этого от нас. Убивая, мы пробуем сомнительный яд. Нам нужно узнать его действие.

Его голос сорвался, словно выдохся, и Джорджина слегка вздрогнула.

— Но это ужасно, Эл! Ты не должен так думать!

Кларендон язвительно расхохотался, и это что-то

напомнило его сестре.

— Ужасно? Ты считаешь, то, что говорю я, ужасно? Тебе бы послушать Сураму! Я тебе говорю, жрецам Атлантиды было доступно такое знание, что ты бы умерла со страху при одном упоминании о нем. Знание это существовало уже сотни тысяч лет назад, когда наши предки бродили по Азии в виде бессловесных полуобезьян! Отдельные слухи о нем ходят в безлюдных нагорьях Тибета, кое-что можно встретить в районе Хоггара, а однажды я слышал, как один старик в Китае призывал Йог-Сотота…

Он побледнел и сделал в воздухе странный знак вытянутым указательным пальцем. Джорджина по-настоящему встревожилась, но когда речь брата приняла менее возбужденные формы, она немного успокоилась.

— Да, это, может быть, ужасно, но и великолепно тоже. Я имею в виду поиски знания. Разумеется, тут нет никаких меркантильных чувств. Разве Природа не убивает постоянно и беспощадно, и разве кто-нибудь, кроме глупцов, страшится борьбы? Убийства необходимы для славы науки. Мы чему-то учимся через них, и мы не можем пожертвовать знанием ради наших чувств. Послушай только, как сентиментальные люди вопят о вреде вакцинации. Они боятся, что она убьет ребенка.

Ну и что же, если убьет? А как еще можно обнаружить законы этого заболевания? Как сестре ученого, тебе бы следовало лучше знать все это, и не думать о чувствах. Тебе бы следовало помогать моей работе, а не мешать ей!

— Но, Эл, — запротестовала Джорджина, — я нисколько не собираюсь мешать твоей работе. Разве я не старалась всегда помочь, сколько было в моих силах? Я невежественна, знаю, и не могу помогать тебе по-настоящему, но, по крайней мере, я горжусь тобой и всегда старалась облегчить тебе жизнь и ради себя, и ради нашей семьи. Ты не раз говорил о моих заслугах.

Кларендон внимательно посмотрел на нее.

— Да, — сказал он отрывисто, вставая и выходя из комнаты, — ты права. Ты всегда старалась помочь, как могла. Возможно, еще будет необходимость в твоей помощи другого рода.

Джорджина последовала за ним во двор. Вдалеке за деревьями горел фонарь, и подойдя, они заметили Сураму, склонившегося над каким-то большим предметом, распростертым на земле. Кларендон коротко хмыкнул, но когда Джорджина разглядела, что это такое, она, вскрикнув, бросилась к нему. Это был Дик, огромный сенбернар, лежавший неподвижно на гравиевой дорожке, раскрыв воспаленные глаза и высунув язык.

— Он болен, Эл! — воскликнула она. — Пожалуйста, сделай же что-нибудь! Скорее!

Доктор взглянул на Сураму, который пробормотал что-то на непонятном Джорджине языке.

— Отнеси его в клинику, — велел Кларендон. — Боюсь, Дик подхватил лихорадку.

Сурама взял Дика точно так же, как днем раньше беднягу Тсанпо, и молча потащил к зданию близ аллеи. На этот раз он не засмеялся, а посмотрел на Кларендона с настоящей тревогой. Джорджине даже показалось, что Сурама просит доктора спасти ее любимца.

Кларендон, однако, не последовал за ним, а минуту стоял на месте, затем, не торопясь, зашагал к дому. Джорджина, изумленная такой бесчувственностью, продолжала осыпать его горячими и настойчивыми мольбами, но бесполезно. Не обращая на нее ни малейшего внимания, он пошел прямо в библиотеку и принялся читать что-то в большой старой книге, лежавшей на столе названием вниз. Она положила руку ему на плечо, но он не обернулся и не заговорил. Он продолжал читать, и Джорджина, с любопытством заглянув через его плечо, удивилась странности алфавита, каким был исписан том в медном переплете.

Четверть часа спустя, сидя в одиночестве в темной комнате по другую сторону холла, Джорджина приняла решение. Что-то было не так — что именно и до какой степени, она не осмеливалась признаться даже себе, — и пришло время призвать на помощь кого-нибудь посильнее. Конечно, это мог быть только Джеймс. Он силен и умен, а его любовь и сочувствие подскажут ему правильный выход. Он знает Элфи всю жизнь и все поймет.

Было уже довольно поздно, но