Меня бы вместо их пожалела, хозяйка. Я жрать захотел!..
Наташа приехала из колхоза, когда день за окном, так и не разгулявшись, круто покатил к вечеру. Небо еще больше потускнело, яблоневые ветви, словно бы укоротясь, отдалились в глубину сада, а потом и все пространство между деревьями как-то уменьшилось и смазалось, будто расплывчатые силуэты яблонь, корявые их сучья, грядки и кусты малины посыпали серым пеплом, — и в кухне пришлось зажигать свет.
Клавдия несколько раз выходила на крыльцо, смотрела вдоль улицы, но, постояв минуту-другую и продрогнув на сквозном промозглом ветерке, вновь возвращалась в домашнее тепло, на кухню, где сидели за столом мужики. Она им и свежины нажарила, и кровяной колбасой их угостила, и зельц приготовить уже успела, а они, пожевав немного, лениво поторкав вилками, то выпивали, то закуривали, невнятно талдыча о чем-то своем, и Клавдия испытывала обиду оттого, что ни Григорий, ни Генка не догадаются похвалить закуску, да и самой ей не воздадут за расторопность и уменье.
«И чего заладили одно: бу-бу-бу да бу-бу-бу?.. Как им только не надоест? — думала она, перемывая над раковиной освободившиеся тарелки. — Хотя бы Наташа поскорее, что ли, приходила, может, тогда угомонятся. Ведь пьяные, поди, уже оба, а все никак не наговорятся, никак друг на дружку не налюбуются…»
Перемыв посуду и присев у плиты, Клавдия сложила на коленях руки, прикрыв их фартуком, и со своего места, как бы издалека, смотрела на курящих за столом мужиков, на осоловелые их лица и шевелящиеся губы, и во взгляде ее туманилось укоряющее беспокойство: а не худо ли вам будет завтра, сердешные вы мои, не худо ли?..
За хлопотами и суетой она совсем позабыла о собственном недомогании, да и голова у нее как будто бы перестала болеть, и ломота в руках пропала. Теперь она лишь усталость чувствовала и о неразумности мужиков печалилась, жалела их загодя и сострадала им…
Но все-таки ей приятно было сидеть у теплой плиты, видеть перед собой подвыпивших мужчин, которые к тому же не шумели, как обычно, не пыжились, брызжа слюной, перебивая и не слушая один другого, а обстоятельно и спокойно говорили о чем-то серьезном, должно быть, и она, сознавая это сейчас, уже не с мелочной своей обидой, а с уважением прислушивалась к важному этому разговору, хотя по-прежнему лишь голоса мужиков различала, а не их слова. И даже испытанное ею сострадание, беспокойство о них, как теперь понимала Клавдия, вовсе не таили в себе укоряющей и снисходительной жалости к ним, а казались ей чем-то вроде необходимой для них поддержки, ее молчаливого с ними согласия.
Она как бы сквозь дрему воспринимала едва доходившие до нее звуки и, наверное, впрямь задремала, потому что испуганно вздрогнула и покачнулась, когда услыхала глухой топот на крыльце и стук притворенной двери.
Клавдия торопливо оправила фартук, выскочила в темные сени и, натолкнувшись там на дочь и наспех обняв ее, ощутив лицом холодную влажность Наташиной щеки, вдруг почувствовала, что за нею стоит еще кто-то. Она как будто даже разглядела на миг того человека, что притаился в сторонке и был неразличим в потемках.
— Ой, да кого же ты это привезла? — тревожно спросила Клавдия, отстраняя от себя Наташу и нашаривая на стене пуговку выключателя. — Погодите… погодите… Я сейчас, вот только свет вам зажгу…
Она щелкнула выключателем и, словно догадываясь уже, кто бы мог это быть, увидала за Наташиной спиной высокого незнакомого парня в блестящей коричневой куртке и резиновых сапогах.
Белобрысый этот парень был без шапки, худощав, в меру длинноволос. У его ног лежал покатый, рюкзак, а сверху — Наташина спортивная сумка на молнии, которую брала она с собою в колхоз. Сузив от света глаза, парень растерянно улыбался, неловко переминаясь, и его смущенное, по-мальчишески свежее, покрасневшее лицо показалось Клавдии совсем еще детским и приятным. «А ведь он-то вроде бы и ничего, — помимо воли отметила она. — Молоденький такой из себя… Видный парнишка… И не нахальный, должно быть…»
— Это Валерка, мам, — как-то уж буднично, слишком беспечно сказала Наташа, и сердце Клавдии туго ворохнулось в груди, а потом бухнуло где-то в висках. — Он с нашего факультета, а живет в городе, в общежитии… Это я его заставила, чтобы он мне сумку помог дотащить. Да ты познакомься с ним, мам! Это же Валерка… Ты чего?.. Ему еще нужно будет на электричку топать…
Клавдия машинально протянула парню свою, как бы внезапно одеревеневшую, руку; тот осторожно пожал ее, кивнул с улыбкой, пробормотав: «Валера»; а она, позабыв в смятении назвать ему себя, поспешно выдернула свои безвольные пальцы из его жестковатой ладони и, еще больше теряясь от этого, сразу же заторопила их с повседневной своей суетливостью, как привыкла торопить по утрам мужа и дочь:
— Ну да, ну да… Вы раздевайтесь тут, сапоги скидывайте. Снимайте-ка сапоги… А мы как раз, значит, кабанчика вот сегодня… Там отец с Генкой сидят… Да вы скидывайте, раздевайтесь… Я сейчас…
Она толкнула плечом дверь и, прикрывая ее за собой, услыхала, как дочка, громко прыснув и давясь смехом, что-то сказала Валерке, даже будто прикрикнула на него, однако парень не ответил ей, хотя, возможно, Клавдия просто не дождалась его ответа.
— Слышь-ка, отец, Наташа приехала, — как можно спокойнее и мягче сказала она, возвращаясь в кухню и испытующе взглядывая на молча смотревшего на нее Григория, словно бы стараясь по его виду определить: не перебрал ли он нынче лишку и как отнесется к ее словам. — Да ты не слышишь меня, что ль? Дочка, говорю тебе, из колхоза вернулась. Вдвоем они, в общем, прикатили… С этим… Ну, как его?..
— С кем это она прикатила? — трезвым голосом, но все же хмурясь и настораживаясь, спросил Григорий, шевельнув локтем и ненароком сдвигая на край стола наполненную окурками пепельницу, которая чуть не свалилась на пол, но Генка исхитрился ее придержать. — Так с кем она там, а?..
Совсем повеселевшая было Клавдия хотела уже — в шутку, конечно! — брякнуть ему, дескать: «С зятем прикатила, с кем же еще, по-твоему? Ступай, отец, встречай молодых!» — но, вовремя сообразив, что выпивший Григорий чего доброго за правду это примет, и, опасаясь, как бы Генка сдуру не ляпнул бы какой-нибудь чепухи, из-за которой, не приведи господь, еще шум случится, проговорила с запинкой, будто припоминая давно известное ей, но выпавшее вдруг из памяти:
— Ну, со студентом этим… Как же его?.. С ихнего-то факультету парень один… Валерой зовут, что ли…
— С каким Валерой?..
— А чего ты их в
