увидеть сына.
И это письмо Володя показал Андрею. Тот оказал;
— Письмо вообще-то в расчет не принимается. Нужна телеграмма, да еще заверенная врачом. С печатями. Но,— Андрей взъерошил волосы,— я попытаюсь.
Он разыскал старшину-курсанта, но тот категорически отказался помочь.
— Вранье все, — сказал старшина. — Хочет отпуск получить, вот и все. — И он махнул рукой.
— Удивительно,— сказал Андрей. — Как это наши командиры до сих пор не догадались прервать твое военное образование. Право, Советская власть выиграла бы от такого мероприятия. Одним негодяем в небе все-таки стало бы меньше.
Андрей пошел к командиру курса. В конце концов он добился своего, и Володя Ивашин съездил домой на четыре дни, повидал мать.
Андрей вытянул из конверта соколиное перо и положил его на стол перед собой.
Он слышал шум ветра где-то высоко-высоко. Ветер нес запах воды, и запах воды был смешан с запахом степного края, с запахом его родины, но вот об этом Андрей ранее никогда не думал.
Они шли по городской площади. Сразу за ней начинался городской рынок. Здесь, на площади, занимались своим хитрым и нехитрым ремеслом часовщики, точильщики, сапожники, плотники, старьевщики, и их клетушки теснились одна к другой, и только пивные, в которых продавалось знаменитое в те времена никопольское пиво, могли противостоять натиску часовщиков и их товарищей по мелкой кооперации.
Они остановились возле фотографа, снимавшего влюбленную пару.
Девица густо накрасила губы, а парень, тщедушный и конопатый, лихо закрутил рыжеватый чуб, сдвинул кепчонку на затылок и выставил из ворота вискозной рубашки белые и синие полоски флотской тельняшки. Оба они сидели на фанерном пне, прильнув друг к другу, на глазах изрядной толпы.
— Что за зрелище? — спросил Андрей.
— Такую глупость не всегда увидишь бесплатно,— ответила полная дама с туго набитой авоськой.
Сергей показал на деревянную лошадку.
— Пять лет,— сказал он,— хожу мимо этого пугала, и пять лет оно меня мучает.
— Пошлость? — спросил Андрей.
— Внимание! — вскрикнул писклявым голосом фотограф. — Нет, не так! — Он высунул голову из-под своей тряпки и запричитал: — Нет, нет и еще раз нет! Не так! Вы должны улыбаться, а вы надулись, как мыши на селедочные хвосты! — Он скрылся под тряпкой.
Андрей мгновенно протолкнул лошадку за дверь мясного павильона и сам исчез вместе с ней. Через минуту, когда фотограф снова уговаривал влюбленных улыбаться, Андрей уже спокойно стоял, прислонившись спиной к стене и засунув руки в карманы.
Зрители выжидали.
Наконец фотографу удалось поймать на лицах влюбленных что-то ему одному нужное. Он этим воспользовался и щелкнул своим огромным аппаратом, потом вылез из-под тряпки, торжествующе оглядел зрителей, и взгляд его остановился на куске клеенки с намалеванным видом альпийской деревни. Фотограф понял, что на альпийском фоне чего-то не хватает, сдвинул тощие брови, глаза вдруг бешено и испуганно заметались.
— Конь! — закричал фотограф. — Конь… — простонал он.
Один прыжок — и он оказался у двери в мясной павильон.
— Ты видел? — спросил фотограф у Андрея, стоявшего рядом, у стены.
— Видел,— ответил Андрей.
— Кто?
Андрей пожал плечами, сказал:
— Ускакал.
— Украли! — закричал фотограф.
— Вон она,— сказал Андрей,— показывая на витрину продмага. — Уже успели переработать.
Зрителям шутка понравилась.
Фотограф растерянно смотрел на Андрея.
Из мясного павильона выскочил розовощекий мясник.
— Сюда! — глотая обильную слюну, позвал он.
Фотограф и зрители, в том числе, конечно, и Андрей, последовали за мясником.
В магазине между свиными и говяжьими тушами висела злополучная лошадка.
Мясник потрясал руками и кричал:
— Безобразие! Она могла занести инфекцию! Кто только на нее не садился! И мухи! Да, мухи! Инфекция! Вы знаете, что такое инфекция? Так вот — это зараза! Вот что такое инфекция! Да!
Андрей вышел на площадь, подошел к Сергею, сидевшему на ступеньках скобяной лавки.
— Ну? — опросил он. — Теперь он ее не выставит! Ты можешь спокойно ходить по нашей главной площади.
Сергей вскинул на Андрея глаза, ответил:
— Сделано зло и грубо.
— Да я и сам разочарован, — ответил Андрей.
Он сел рядом с другом, обнял его за плечи. И тут они увидели, что фотограф идет прямо на них, волоча за хвост лошадку.
— Ага,— бросил Андрей,— какой-то язык не вытерпел.
Фотограф приближался.
— Ответные действия,— сказал Андрей. — Но это лучше, чем донос. Я вас слушаю,— сказал он близко подошедшему фотографу. — Слушаю.
В то же мгновение лошадка взметнулась в воздух, ударилась о ступени скобяной лавки и разлетелась вдребезги.
Сергей понял только одно — что сидит на земле, что кто-то с силой оттолкнул его в сторону, со ступеней.
Андрей стоял с другой стороны крыльца и хмуро смотрел на фотографа.
— Ясно,— оказал он. — Никопольские фотографы плохо знакомы с уголовным кодексом. Впрочем, я тоже. Идем, Сергей,— позвал Андрей. Немного подумал и сказал фотографу: — Купи двустволку. Один заряд дроби меня не возьмет.
Он поднял со ступеньки осколок лошадки, повертел в руках, бросил.
— Идем, Сережа. — Он взял друга за руку.
— Что скажут дома?
— Понимаю. Будет, конечно. Бить не будут. Не принают этот самый радикальный способ воспитания. Жив останусь. А что нотации — так я их все наизусть знаю. Я сам виноват.
— Можешь свалить на меня. Моих он не знает.
— Я привык отвечать за свои делишки сам.
— Но сегодня — из-за меня.
— Из-за тебя? Что ты говоришь! Я мечтал об этом.
Сергей усмехнулся. Теперь ему всерьез нравился Андрей. Он сказал:
— Мечтать можно о небе, а не о…
Андрей прервал его:
— Мечтать можно даже о сапожном креме.
Они ушли к Днепру, сели на камнях.
— О чем ты думаешь? — спросил Андрей.
— Опять тебе дома попадет.
— Прошу тебя, не думай об этом. Сделано — так сделано. Назад не повернешь.
— А ты бы хотел повернуть?
— Нет.
Потом Сергея рассказывал о планерах, и Андрей уже понял, что все рассказы о самолетах и парашютах затеваются другом неспроста, а с тайной мыслью, с какой — Андрей уже догадывался.
Невдалеке от них сидел полупьяный белобрысый детина и громко, фальшиво и приторно пел:
Одесса, мне не пить твое вино
И клешем не утюжить мостовые…
Андрей спокойно поднялся и подошел к парню.
— Ты хорошо поешь,—
