нетерпеливо притоптывали. — Нехорошо желать смерти близким!
— Очень плохо. — Соглашается Лара. — Посмотри, на кого я теперь похожа!
— Не хочу! — Понимаю, что, стоит мне увидеть ее, и конец.
— Смотри!
— Не буду! — Поднимаюсь. Лужа, разросшаяся до размеров моря, липнет к ногам, но я бегу, отдирая ступни от красно-бурой поверхности, сзади раздается мелкий цокот, это предатель-глазок, возмущенно вереща, пытается меня догнать. Лара зовет, просит обернуться, заглянуть в лицо…
Нет!
Лестница заканчивается стеной! Но я разбегаюсь и проваливаюсь сквозь стену. Немного больно, зато писк и глазок вместе с Ларой остались в подземелье. Бегу дальше, а, вдруг, им тоже удастся пробежать СКВОЗЬ? Передо мной расстилается мир-поле, разделенный пополам черной рекой, если ее пересечь, меня не догонят. Река твердая, по ней легко бежать…
Сбоку кто-то возмущенно заревел. Плевать!
Огромная лиловая астра назойливо тянет ко мне свои щупальца руки. На личике ее возмущение и обида. Астра хочет поговорить со мной, но я очень-очень спешу.
Убегаю от астры.
Щупальца обвивают колени, и я падаю.
Больно!
Темно!
Астра расцветает лицом Тимура. Это нечестно, и я, чтобы не видеть его, закрываю глаза.
Год 1905 продолжение
Несмотря на лед, которым обложили тело, оно начало разлагаться, о чем свидетельствовали сине-зеленые пятна да специфический запах. Жаль, конечно, что девушку похоронили, было бы любопытно сравнить характер ран. Федор, который с демонстративным рвением, сопровождал начальство, перекрестился и пробормотал что-то про душу мятежную, покоя ищущую. Камушевский был молод — двадцать четыре года только и исполнилось, а выглядел и того моложе, или, может, виной тому удивленное выражение лица. Сколько не вглядывался Аполлон Бенедиктович, не обнаружил и следа страха, которому надлежало бы быть, если бы Олег и вправду с оборотнем или зверем встретился.
— Ишь как погрыз. — Заявил Федор, бочком подвигаясь к деревянному ящику, в который запихнули тело. — И горло, и грудь… Страх.
Аполлон Бенедиктович попробовал отогнуть застывшую руку. Вид глубоких, рваных ран на груди приводил в смущение: на следы звериных укусов не похожи, скорее складывалось впечатление, что тело полосовали тупым ножом.
— Сразу, видать, повалил и в горло вцепился, — со знанием дела произнес Федор, — а уже потом, когда их светлость упали, и когтями по груди прошел!
— Может быть, может быть. — Аполлон Бенедиктович переключил внимание на горло покойного. На первый взгляд рана нанесена звериными клыками, но у волка не может быть клыков такого размеру.
— Оборотень, ваш сиятельство, как есть оборотень, вон и крестика не нашли, видать с собою унес.
— Не нашли, говоришь?
— Не нашли. Еще Елизарий Палыч подивились, когда князя обмывали, что без крестика он нательного, как нехристь какая, прости, Господи. — Федор перекрестился.
— А больше ничего странного не было?
— Было. Олег, они лихие были, шебутные дюже, на ярмороке той на спор с рогатиной на медведя вышли и завалили, и в имении постоянно веселье шло, забавы всякие, а тут, перед самой охотой, словно отрезало, ни в городе не показывались, ни на охоту не выбирались, точно подменили их. — Высказав крамольную мысль, которая, по-видимому, давно не давала покоя, Федор примолк, с испугам глядя на начальство. А ну как оное гневаться начнет? Или обвинит во лжи аль в оговоре на покойного князя? Но Аполлон Бенедиктович спокойно предположил.
— Боялся?
— Не может такого быть! Олег Александрович ничего не боялись!
— А оборотень?
— Ну, — Федор смутился, — его всем Камушевским боятся положено.
Тимур
Тимур, устроившись на лавочке у подъезда, пытался мысленно выстроить разговор. А поговорить нужно, девочка сама не отступится. Она ведь и тогда, на суде, билась в истерике, требуя высшей меры. Это она сказала, будто бы видела, как Тимур вернулся в квартиру. Ей поверили.
Здравствуй, Доминика, ты помнишь меня? Глупость, конечно, она помнит, иначе не затеяла бы всю эту карусель с подложными письмами.
Тогда по-другому. Здравствуй, Доминика, зачем ты это делаешь? А она ответит: "Потому, что ненавижу тебя. Потому, что ты убил мою сестру. Потому, что ты — скотина и зэк".
Есть еще вариант: "Здравствуй, Доминика". И дверь, захлопнувшаяся перед самым его носом. Да она вообще не откроет, посмотрит в глазок и, узнав нежданного гостя, затаится. Или наряд милиции вызовет. Объясняй потом, что жертва тут именно ты. Остается сидеть и терпеливо ждать, вопрос, чего ждать?
Ее. Интересно, какая она, когда не прячется за маску Лары. По-прежнему гадкий утенок, слабая тень сестры, или чудо-птица? Тимур поставил бы на второе, уже тогда в Нике чувствовалось нечто… особенное, другого слова не подберешь. Она не была красавицей, широкоротая, ширококостная и неуклюжая, она стеснялась собственной некрасивости и искренне восхищалась Ларой.
Настолько искренне, что солгала на суде?
Сидеть здесь бессмысленно, как и разговаривать с ней, проблем не оберешься, куда проще уехать, продав квартиру. Новое место, новая жизнь и никаких призраков прошлого.
Громыхнула тяжелая подъездная дверь, и на улицу выбежала чудна́я девица. Короткие шортики и маечка-топ заляпаны чем-то красным, ноги босые, а в глазах ужас. Секунд десять девушка смотрела на Тимура, но тот был готов поклясться, что она не видит ничего. Во всяком случае, наяву. Ему приходилось видеть такой взгляд: душа блуждает в тайниках разума, и разум, распадаясь на куски, показывает ей чудесный калейдоскоп из воспоминаний и выдумки.
Наркоманы чертовы.
Он так разозлился на девчонку, что не сразу признал в ней Нику. Разве могла Ника-ангелочек, которую Лара наградила прозвищем Мышь тушканчиковая, настолько опустится? Риторический вопрос. Преодолевая отвращение, Салаватов протянул руку к этому существу, но в самый последний момент, когда пальцы почти уже коснулись грязной майки, Ника отпрыгнула.
— Не хочу! — Заорала она, что есть мочи.
— Стой!
Развернувшись, Ника бросилась прочь.
— Стой, кому говорят!
Но она даже не обернулась. Проклятье! Ника-Ника-Доминика оказалась очень шустрой девчонкой, Тимур еле-еле догнал ее. Между прочим, у самой дороги, еще немного, и эта чокнутая наркоманка, убегающая от собственных видений, нырнула бы прямо под колеса. Салаватов не схватил — сбил негодяйку в прыжке, точно охотящийся тигр газель, оба рухнули на асфальт, и Тимур зажмурился от боли в локтях. Ну вот, всю кожу содрал, такого с ним с детства не случалось.
— Дура! — Вряд ли она поймет его, в таком состоянии понимают лишь себя, да и то не с первого раза. Дура втянула голову в плечи и, закрыв глаза, тихонько заскулила.
Ну и что с ней делать?
Доминика
Астра перед лицом наливалась багрянцем. Она была очень крупной, эта астра, обнимала меня своими щупальцами и не давала бежать. Мне очень нужно бежать. Далеко. За твердую черную реку, иначе Лара догонит. Но
