— Мне нужно бежать в секцию, — сказал Морис, прыгнув в изножье кровати и позвав слугу, чтобы одеться.
— А я пойду спать, — сказал Лорэн, — я ведь этой ночью спал всего два часа из-за этих бешеных волонтеров. Если не будет серьезных споров в секции — не тревожь меня, если же дойдет до большой драки, то пришли за мной.
— А почему ты так сияешь? — спросил Морис, взглянув на собравшегося уходить Лорэна.
— Потому что по пути к тебе я должен был пройти по улице Бетизи, а на этой улице, на четвертом этаже есть окно, которое всегда открывается, когда я там прохожу.
— Меня за мюскадена? Меня ведь хорошо знают, как настоящего санкюлота. Впрочем, нужно же чем-то жертвовать ради прекрасного пола. Культ родины вовсе не исключает культа любви: наоборот, одно подчиняется другому.
— Ну, попробуй ударить меня за это, и я объявлю тебя аристократом, и побрею тебя так, что тебе не на что будет надеть парик. Прощай, дорогой друг!
Они обменялись сердечным рукопожатием, после чего Лорэн ушел, мечтая о своей нимфе, о своей Хлориде.
Глава V Кто такой гражданин Морис Линдей
Пока Морис Линдей, наскоро одевшись, направляется в секцию на улице Лепеллетье, в которой, как мы уже знаем, он является секретарем, поведаем читателям, кто же предки этого человека, способного на душевные порывы, свойственные только сильным и благородным натурам.
Накануне молодой человек сказал чистую правду, что зовут его Морис Линдей, и что живет он на улице Руль. Он мог бы еще добавить, что был выходцем из той полуаристократии, к которой относят судейских. Его предки еще двести лет назад были в оппозиции к верховному королевскому суду.-
Его отец, добряк Линдей, всю жизнь жаловался на деспотизм, но когда 14 июля 1789 года Бастилия пала от рук восставшего народа, он умер от испуга и ужаса, перед тем, что деспотизм сменила воинственная свобода. И сын его остался один на белом свете — владелец солидного состояния и республиканец в душе.
Итак, революция застала Мориса в силе и мужской зрелости, готового вступить в борьбу. Республиканское же его воспитание крепло благодаря постоянному посещению клубов и чтению всех памфлетов того времени. Одному Богу известно сколько Морис должен был их прочитать. Разумное и глубокое презрение ко всякого рода иерархии, абсолютная неприязнь ко всей знати, беспристрастная оценка прошлого, стремление к новым идеям, симпатия к народу, столкновения с наиболее аристократическими организациями — все это штрихи к портрету нашего героя, достаточно типичные для того времени.
Что же касается внешности, то Морис Линдей был пяти футов и 8 дюймов роста, 25–26 лет, обладал мускулами Геракла. Он был красив той французской красотой, в которой проявляется своеобразие французской породы: чистый лоб, голубые глаза, вьющиеся каштановые волосы, розовые щеки и зубы цвета слоновой кости.
А теперь, после портрета, его гражданская позиция.
Морис был если и не очень богат, то по крайней мере материально независим, его имя знали и уважали. Он был известен своим либеральным воспитанием и еще больше своими либеральными принципами. Мориса поставили во главе партии молодых патриотов-буржуа. Может быть у санкюлотов его считали немного умеренным, а в секции — слегка надушенным. Но санкюлоты простили его умеренность, увидев, как он разбивает узловатые дубины, словно это хрупкий камыш, а в секции его элегантность была прощена после того, как он отбросил человека, взгляд которого ему не понравился, на двадцать метров, ударив того кулаком между глаз.
Остается рассказать, что Морис участвовал в штурме Бастилии, в походе на Версаль. Он как лев сражался 10 августа[28]и в этот памятный день, надо отдать ему должное, он убивал как швейцарцев, так и патриотов: он не хотел мириться ни с убийцей в куртке якобинца, ни с врагом республики в красной одежде.
Это он, чтобы призвать защитников дворца сдаться и напрасно не проливать кровь, бросился на жерло пушки, из которой артиллерист собирался выстрелить. Это он первым проник в Лувр через окно, несмотря на огонь, который вели, обороняясь, пятьдесят швейцарцев и дворян. И еще до того, как он заметил сигнал капитуляции, его страшная сабля успела разрубить более десятка защитников дворца. Затем, увидев, как его друзья убивают пленных, которые бросили свое оружие и умоляли о пощаде, протягивая руки, он принялся яростно рубить своих друзей, что сделало его репутацию достойной лучших времен Рима и Греции.
Когда была объявлена война, Морис поступил на военную службу и в звании лейтенанта уехал на фронт вместе с первыми полутора
тысячами волонтеров, посланных в бой городом, за которыми каждый день должны были следовать следующие полторы тысячи.
В первом же бою, в Жемапе, он был ранен, пуля, пробив плечо, засела в кости. Мориса отослали в Париж на поправку. В течение месяца Мориса терзала лихорадка, он корчился от боли. Но в январе уже был на ногах и возглавлял клуб Фермопил, то есть командовал сотней молодых людей, выходцев из парижской буржуазии, вооруженных и готовых противостоять любой попытке реставрации тирана Капета. Морис, гневно сдвинув брови, бледный, с сердцем, сжимавшимся от странного чувства ненависти и жалости одновременно, присутствовал на казни короля и был, может быть, единственным, кто в толпе молчал, когда голова этого потомка Людовика Святого упала, а душа возносилась на небо. И только после казни, он поднял вверх свою страшную саблю. Все его друзья кричали: «Да здравствует свобода!» не замечая, что на этот раз его голос не присоединился к их голосам.
Вот каков был этот человек, направляющийся утром 11 марта на улицу Лепеллетье, и бурную жизнь которого мы постараемся показать во всех деталях, и неожиданных поворотах, характерных для той эпохи.
К десяти часам Морис пришел в секцию, секретарем которой он был.
Волнение было сильным. Обсуждали вопрос о направлении в Конвент обращения с требованием ликвидировать жирондистские заговоры. С нетерпением ждали Мориса.
Много говорили и о шевалье де Мезон-Руже, о смелости, с которой этот упорный заговорщик во второй раз вернулся в Париж, где за его голову, и он знал об этом, была назначена большая сумма. С этим возвращением связывали попытку освобождения королевы, совершенную накануне в Тампле, и каждый выражал свое негодование и ненависть к предателям и аристократам.
Но вопреки всеобщему ожиданию, Морис был мягок и молчалив, он ловко сформулировал воззвание, сделал за три часа всю свою работу, спросил, закончено ли заседание и, получив утвердительный ответ, взял шляпу, вышел из клуба и направился на улицу Сент-Оноре.
