Ваше сиятельство — говорила бедная женщина, окруженная многочисленными отпрысками, — сжальтесь над несчастной матерью, ведь у меня пять человек детей.
— Ну и что ж из этого? — гневно восклицал князь. — Разве я тебе их сделал?
И, угрожающе подняв руку, он бросал в фартук просительницы пригоршню монет.
— Господин князь, — обращался к нему какой-нибудь горемыка, — я голоден.
— Болван! — кричал князь, опуская на него свой увесистый кулак. — Не я же пеку хлеб! Проваливай к булочнику!
Зато после этого удара бедняк бывал сыт целую неделю*.
></emphasis>
* Тем, кто желает получить более пространные сведения о князе де Бутера, память о котором я нашел столь живучей в Сицилии, словно он умер лишь накануне, следует обратиться к остроумным и забавным мемуарам Пальмьери де Мичике. (Прим. автора.)
Недаром, когда князь проходил по улицам, все прохожие обнажали головы, как это случалось при появлении на парижском рынке господина де Бофора; но в отличие от главаря Фронды, сицилийский князь пользовался такой властью, что стоило ему сказать одно слово, и он стал бы королем Сицилии; однако эта мысль даже не приходила ему в голову, и он оставался князем де Бутера, что, право же, было не менее почетно.
Щедрость князя вызвала, однако, критику в самом его дворце, и критиком оказался не кто иной, как его мажордом. Легко понять, что человек, характер которого мы попытались здесь обрисовать, с особым размахом проявлял свою склонность к роскоши, к великолепию во время своих знаменитых обедов; в самом деле, двери его дома бывали широко открыты, и каждый день за стол у него садилось не менее двадцати пяти — тридцати гостей, среди которых семь — восемь совершенно ему незнакомых, другие же, напротив, являлись к обеду с исправностью завсегдатаев. В числе этих последних был и некий капитан Альтавилла, получивший этот чин за то, что сопровождал капитана Руффо из Палермо в Неаполь, и вернувшийся из Неаполя в Палермо с пенсией в тысячу дукатов. К несчастью, капитан любил азартные игры, и из-за этого пристрастия пенсии не хватило бы ему на жизнь, если бы он не нашел двух способов, при помощи которых получаемое им от казны трехмесячное содержание стало наименее значительной частью его доходов. Первый способ, доступный всем и каждому, заключался в ежедневных обедах у князя, а второй в том, что, вставая из-за стола, капитан с редкой последовательностью клал себе в карман поданный ему серебряный прибор. Некоторое время все шло гладко, и это ежедневное присвоение чужого добра никем не было замечено; но как бы ни был оснащен поставец князя, в нем все же стали ощущаться недостачи, и подозрения мажордома тотчас же пали на сантафеда*. Он стал следить за капитаном, и по прошествии двух-трех дней его подозрения превратились в уверенность. Он тотчас же предупредил князя, который подумав немного, ответил, что до тех пор, пока капитан берет поставленный ему прибор, возражать против этого не приходится; но если он положит в карман приборы своих соседей, придется что-нибудь предпринять. Таким образом, капитан Альтавилла остался наиболее усердным посетителем его светлости князя Геркулеса де Бутера.
></emphasis>
* Так называли военных, последовавших за кардиналом Руффо, чтобы завоевать Неаполь. (Прим. автора.)
Этот последний находился в Кастро-Джованни, на своей вилле, когда ему подали послание Бруно; пробежав его, он спросил, не ждет ли кто-нибудь ответа. Когда выяснилось, что человек этот ушел, он положил письмо в карман с таким хладнокровием, словно это была обычная записка.
Настала ночь, назначенная в письме Бруно; место, которое он указал, находилось на южном склоне Этны возле одного из многочисленных потухших вулканов, обязанных своей однодневной вспышкой вечно горящему пламени, которое, вырвавшись из земных недр, уничтожает целые города. Вулкан именовался Монте-Бальдо; в самом деле, каждая из этих грозных вершин получала особое название при своем возникновении из земли. В десяти минутах пути от его подножия стояло огромное одинокое дерево, прозванное Каштаном ста коней, так как возле его ствола, имеющего в окружности сто семьдесят восемь футов, и под сенью его листвы, подобной целому лесу, могли найти приют сто всадников вместе с конями. Под корневищем этого дерева Паскаль и велел спрятать затребованные им деньги. Он вышел часов в одиннадцать из Сенторби и около полуночи заметил при свете луны гигантское дерево и сарайчик, устроенный между его стволами для хранения богатого урожая собираемых с него каштанов. Чем ближе подходил он, тем яснее рисовалась чья-то тень, казалось, какой-то человек стоит, прислонясь к одному из пяти стволов каштана. Вскоре эта тень приобрела более четкие очертания; бандит остановился и, заряжая карабин, крикнул:
— Кто здесь?
— Человек, черт возьми! — ответил чей-то громкий голос. — Неужто ты полагал, что деньги придут без посторонней помощи?
— Нет, конечно, — продолжал Бруно, — но я никогда бы не подумал, что посланец отважится подождать меня.
— Просто ты недооценил князя Геркулеса де Бутера. Все дело в этом.
— Так это вы, монсеньер? — спросил Бруно, вскидывая карабин на плечо и со шляпой в руке подходя к князю.
— Я самый, бездельник! Я подумал, что и бандит может нуждаться в деньгах, как и все прочие смертные, и не пожелал отказать в помощи даже бандиту. Но мне взбрело в голову лично привезти ему деньги, чтобы он не подумал, будто я из страха оказываю ему эту услугу.
— Ваша светлость достойны своей громкой славы, сказал Бруно.
А ты своей славы достоин? — спросил князь.
— Все зависит от того, что вы слышали обо мне, монсеньер, ведь про меня говорят разное.
— Вижу, — продолжал князь, — что сообразительности и отваги тебе не занимать стать: люблю храбрецов, где бы они ни встречались. Послушай, хочешь сменить свой калабрийский костюм на мундир капитана и повоевать с французами? Обещаю набрать для тебя солдат в моих владениях и купить тебе офицерский чин.
— Спасибо, монсеньер, спасибо, такое предложение мог сделать только настоящий вельможа, но меня удерживает в Сицилии дело кровной мести. А там посмотрим.
Хорошо, — сказал князь, — ты свободен. Но, верь мне, тебе следовало бы согласиться.
Не могу, ваша светлость.
— В таком случае вот кошелек, который ты у меня просил. Убирайся ко всем чертям вместе с ним и постарайся, чтобы тебя не повесили против двери моего дома*.
></emphasis>
* В Палермо смертная казнь приводится в исполнение на площади Морского министерства, против дворца князя де Бутера (Прим. автора.)
Бруно взвесил на руке кошелек.
— Кошелек что-то очень тяжел, монсеньер.
— Конечно. Мне не хотелось, чтобы наглец вроде тебя похвалялся, будто он назначил предел щедротам князя де Бутера, и вместо двухсот унций, о которых ты просил, я положил в него триста.
