Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
или костылями. Моя палата находится в ортопедии, но отец лежит в другом отделении. Нам приходится заехать в лифт и спуститься на третий этаж.
На табличке рядом с двойными дверями, куда мы въезжаем, написано: «Отделение интенсивной терапии».
В этом коридоре пусто, тут ходят только врачи.
Трина перестает толкать кресло-каталку и присаживается передо мной на корточки:
– Ты точно готова его увидеть?
Я киваю.
Трина спиной заходит в палату, закатывая за собой мое кресло-каталку, и разворачивает меня лицом к кровати.
Отец похож на статую. Как мраморный воин в древнегреческом зале музея – сильный, яростный, с абсолютно бесстрастным лицом. Я тянусь к его руке и касаюсь ее пальцем. Он не двигается. Единственный признак, выдающий, что отец все еще жив, – тихие звуки аппаратов, к которым он подключен.
Это все моя вина.
Я закусываю губу, потому что к глазам подступают слезы, а мне не хочется плакать на виду у Трины и матери.
– Он же поправится? – шепотом спрашиваю я.
Мать кладет руку мне на плечо.
– Врачи пока не знают, – отвечает она срывающимся голосом.
По моему лицу текут слезы.
– Папа? Это я, Кара. Просыпайся. Ты должен проснуться.
Я вспоминаю об историях, которыми нас постоянно удивляют в новостях; чудесных историях, где люди, лишенные возможности ходить, встают с постели и начинают бегать на длинные дистанции. Где слепые с рождения люди внезапно прозревают.
Где отцы с черепно-мозговыми травмами открывают глаза, улыбаются и прощают непутевых дочерей.
Под звук льющейся воды открывается дверь – та, что ведет в ванную. Оттуда выходит молодая версия отца, которую я вчера видела в галлюцинации, на ходу вытирая руки о спортивные штаны. Молодой отец смотрит на мать, потом на меня.
– Кара… – произносит он. – Ух ты! Ты очнулась?
И тут я понимаю, что вчера он мне не привиделся. Мне знаком этот голос, хотя теперь он исходит из другого, взрослого тела.
– Что он здесь делает? – шепотом спрашиваю я.
– Я позвонила ему, – отвечает мать. – Кара, послушай…
Я качаю головой:
– Я ошибалась. Я больше не могу.
Трина мгновенно разворачивает кресло-каталку, и я снова смотрю на дверь.
– Все в порядке, – успокаивает она без тени осуждения. – Тяжело видеть любимого человека в таком состоянии. Ты вернешься, когда почувствуешь себя сильнее.
Я делаю вид, что согласна. Но не только вид отца, лежащего без сознания на больничной койке, увел землю из-под ног.
Виновата встреча с братом, которого я вычеркнула из жизни много лет назад.
Не могу сказать, что мы с Эдвардом когда-либо были близки. Разница в семь лет для детей – это много, к тому же у старшеклассника и его младшей сестренки, все еще пользующейся игрушечной духовкой, просто не может быть много общего. Но я боготворила старшего брата. Я подбирала книги, которые он иногда оставлял на кухонном столе, и притворялась, что понимаю слова в них; я пробиралась в его комнату, когда он уходил, лежала на его кровати и слушала iPod, хотя он убил бы меня, если бы узнал.
Начальная школа находилась довольно далеко от средней, и это означало, что Эдвард должен был отвести меня утром. Мое сопровождение входило в заключенную между братом и родителями сделку, где на кону стояла покупка за восемьсот долларов развалюхи, которую он нашел в гараже у знакомых, чтобы у него была собственная машина. В ответ мать настояла, чтобы брат, прежде чем идти в школу, доводил меня до крыльца моей, и ни шагом меньше.
Эдвард воспринял указание буквально.
Мне было одиннадцать – достаточно, чтобы самостоятельно перейти дорогу по светофору. Но он ни разу не оставил меня одну. Каждый день он парковал машину и ждал вместе со мной. Когда сигнал светофора менялся и мы ступали на переход, он брал меня за руку или за плечо и держал, пока мы переходили на другую сторону. Это настолько вошло в привычку, что я почти уверена: он даже не осознавал, что делает.
Я могла бы отстраниться или попросить, чтобы он отпустил меня, но не делала этого.
В первый день после его ухода, в первый день, когда мне пришлось идти в школу и переходить дорогу в одиночку, казалось, что улица стала в два раза шире.
Рассуждая логически, я понимаю, что Эдвард не виноват в том, что семья после его ухода распалась. Но в одиннадцать лет плевать на логику. Тебе просто ужасно хочется снова держаться за руку старшего брата.
– Мне пришлось позвонить ему, – говорит мать. – Он по-прежнему сын вашего отца. И в больнице искали родственника, чтобы мог принимать медицинские решения за Люка.
Мало того что отец в коме, так еще и единственным человеком, который, похоже, располагает информацией о его состоянии, вопреки всему оказался мой давно потерянный брат. Мысль о том, что это он сидел рядом с отцом, ожидая, пока тот откроет глаза, приводит меня в ярость.
– Почему они не спросили тебя?
– Потому что мы больше не женаты.
– Тогда почему меня никто не спросил?
Мать присаживается на край больничной койки:
– Когда тебя привезли сюда, ты была не в состоянии принимать решения. И даже если бы чувствовала себя лучше – ты несовершеннолетняя. Больнице нужен родственник старше восемнадцати лет.
– Он ушел от нас, – произношу я очевидное. – Он не заслуживает того, чтобы быть здесь.
– Кара, ты не можешь винить Эдварда во всем, – отвечает мать, устало потирая лицо.
О чем она старается не упоминать, так это о вине отца как в распаде брака, так и в отъезде Эдварда. Однако она знает, что не стоит винить отца при мне, ведь отчасти ее жалобы и послужили причиной, по которой я уехала от нее четыре года назад.
Я покинула дом матери, потому что не вписывалась в ее новую семью, но с отцом я осталась, потому что он воспитывал меня так, как никогда не удавалось матери. Это трудно объяснить. Если подумать, для меня не имело значения, как часто стирали простыни – каждую неделю или раз в несколько месяцев, случайно вспомнив. Зато отец научил меня названиям всех деревьев в лесу, и я даже не осознавала, что накапливаю эти знания. Он показал, что летняя гроза вовсе не повод прятаться под крышу, она может стать прекрасной возможностью поработать на воздухе без роя комаров и изнуряющей жары.
Однажды, когда мы были в вольере, внутрь забрался незадачливый барсук. Обычно мы позволяли волкам охотиться на мелкую живность, оказавшуюся в загоне, но на этот раз взрослый волк, погнавшись за барсуком, не убил его, а перекусил позвоночник, так что тот волочил задние лапы. Затем
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
