– Довольно обыденно. По утрам Алоиз наставляет меня в латыни и греческом, а днем я предоставлена самой себе: по большей части изучаю коллекции, исправляю неточности в ярлыках, если таковые встречаются.
Рен метнул быстрый взгляд на Пендергаста.
– Затем у нас поздний чай, и Алоиз читает для меня газеты. После обеда он заставляет меня играть на скрипке, заверяя, что ему нравится моя игра.
– Констанс, в мире нет человека честнее доктора Пендергаста.
– Я бы сказала, в мире нет человека тактичнее.
– Как бы то ни было, я надеюсь, однажды ты сыграешь и для меня.
– С превеликим удовольствием. – Констанс вновь присела в реверансе.
Рен кивнул и уже было направился к выходу, но тут девушка его окликнула. Обернувшись, Рен удивленно приподнял густые брови.
– Еще раз спасибо, мистер Рен, – сказала Констанс. – За все.
Рен шел по коридору к выходу в сопровождении Пендергаста и гулкого эхо.
– Вы читаете Констанс газеты?!
– Само собой, тщательно подбираю статьи. На мой взгляд, это лучшая форма социальной... социальной декомпрессии, скажем так. Мы уже дошли до тысяча девятьсот шестидесятых годов.
– А ее ночные... э-э... вылазки?
– Под моей опекой ей нет нужды добывать пропитание. Я подобрал место для укрепляющих прогулок – от сестры бабушки мне досталось имение на реке Гудзон. Оно все равно пустует. Если все пойдет гладко, Констанс скоро вновь увидит солнечный свет.
– Солнечный свет... – медленно повторил Рен, словно пробуя слова на вкус. – Диву даешься, как она продержалась все время там, в тоннеле у выхода к реке – после того, что случилось. И почему только Констанс открылась мне?!
– Должно быть, ты подкупил ее тем, как заботился о коллекциях. Или она дошла до точки, когда пришлось забыть осторожность и выйти к людям.
– Вы уверены, – покачал головой Рен, – точно уверены, что ей всего девятнадцать лет?
– Физически – да, но я бы не стал ограничиваться возрастом тела.
У входной двери Рен подождал, пока Пендергаст отопрет ее.
– Спасибо, Рен, – сказал фэбээровец.
В открытую дверь ворвался ночной воздух, принося с собой далекие звуки уличного движения.
Переступив через порог, Рен обернулся:
– Вы уже решили, как поступите с ней?
Некоторое время Пендергаст молчал, затем просто кивнул.
Глава 8
Перенесенный по кусочкам из палаццо Дати и кропотливо воссозданный салон эпохи позднего Ренессанса стал одним из самых примечательных мест музея искусств «Метрополитен». Сегодня этот внушительный, но в то же время скромный и строгий выставочный зал выбрали, чтобы провести поминки по Джереми Гроуву.
Сопровождая Пендергаста, д'Агоста при полной форме и знаках отличия не знал, куда себя деть. Добро бы гости сразу принимали его за недостойного внимания телохранителя, так ведь прежде каждый считал своим долгом обернуться и ощупать полицейского взглядом, словно какой-нибудь диковинный экспонат.
Он прошел за Пендергастом в зал и поразился, как стол не треснул под тяжестью угощений. Рядом стоял такой же – с вином и крепкими напитками, которых хватило бы свалить стадо носорогов. Гроув только два дня как помер, и если это и поминки, то скорее уж ирландские. В Нью-Йорке д'Агоста работал с копами-ирландцами и бывал на таких – повезло, он выжил[10].
Устроители задумали шведский стол, так что гости не сидели с набожным видом, а всей ордой кочевали по залу. Рядом с накрытой ковром сценой, где дожидался своего часа маленький подиум, развернули оборудование телевизионщики. Из дальнего угла сквозь шум толпы еле-еле пробивались звуки клавесина. Если в зале кто-то и ронял слезу по Джереми Гроуву, этот кто-то хорошо спрятался.
– Винсент, – наклонился к д'Агосте Пендергаст, – самое время делать запасы съестного. С подобной толпой еды надолго не хватит.
– Съестного? Вы о продуктах на том столе? Нет уж, спасибо.
Знакомство с литературной тусовкой научило д'Агосту, что богемные вечеринки сервируются исключительно икрой или сыром. При запахе этих деликатесов его всегда тянуло проверить подошвы ботинок и оглянуться, не привел ли кто собаку.
– Ну, вливаемся? – И Пендергаст с грацией сильфиды заскользил сквозь толпу.
На сцену выбрался высокий человек в безупречном костюме: волосы тщательно зализаны назад, лицо сияет от наведенного гримерами лоска. Толпа умолкла еще прежде, чем он подошел к микрофону.
– Сэр Жервес де Ваше, директор музея. – Пендергаст взял д'Агосту под локоть.
Элегантно, с подчеркнутым достоинством, директор снял микрофон со стойки.
– Приветствую всех вас, – видимо, не сочтя нужным представляться, сказал он. – Мы здесь, чтобы почтить память нашего друга и коллеги Джереми Гроува. Почтить, однако, не кислыми минами и траурными речами, а едой и выпивкой, под музыку и с весельем.
В момент, когда речь началась, Пендергаст замер, его взгляд безостановочно рыскал по залу.
– Впервые я встретил Джереми Гроува лет двадцать назад, когда он писал обзор нашей выставки работ Моне. То была классическая статья в стиле Гроува, если можно так выразиться.
Что значит «стиль Гроува», знали все, и рябь смеха тронула гладь тишины.
– Джереми Гроув, помимо всего прочего, всегда говорил правду – такой, какой ее видел, решительно и со вкусом. Многие званые обеды остались бы серыми, если бы не его острый, как рапира, ум и непочтительные реплики...
Отключившись от происходящего, д'Агоста наблюдал за Пендергастом. Фэбээровец в деле – зрелище потрясающее. Наметив цель, он двинулся к ней с плавностью акулы, почуявшей кровь. У стола с выпивкой угощался молодой человек с аккуратной козлиной бородкой и невероятно большими и ясными голубыми глазами. Хрустальный кокон бокала пауком сжимали пальцы – еще длиннее и тоньше, чем у Пендергаста.
– Морис Вильнюс, художник-абстракционист, – пробормотал фэбээровец. – Один из тех, кто пользовался особым вниманием Гроува.
– Что значит «особым вниманием»?
– Несколько лет назад Гроув написал критическую статью на его работы. Вот самая яркая фраза: «Своей заурядностью его картины вызывают благоговейный трепет. Нужен особый талант, чтобы творить посредственность на таком уровне, и Вильнюс обладает этим талантом в избытке».
– Убить за такое не грех, – проглотил смешок д'Агоста.
Поспешно сделав серьезную мину, он с Пендергастом направился к Вильнюсу, который как раз обернулся.
– А, Морис! Как поживаете? – спросил Пендергаст.
