Глава 5
Наваррец
Свою рапиру я отдал одному из гвардейцев без единого слова. Сопротивляться и не собирался, все же юношу я заколол, признаю. Хотя, насколько я понимаю, все происходило в рамках честной дуэли, и он имел ровно такие же шансы убить меня. Просто я оказался чуть опытнее или же просто удачливее.
Другой вопрос, запрещены ли нынче дуэли? Кажется, все же запрещены, или, как минимум, не одобрялись на самом высоком уровне. Для начала я еще должен доказать, что дуэль проходила по всем правилам, свидетелей-то не имелось, даже Перпонше явился уже после того, как все закончилось.
Интересно, почему за мной явились гвардейцы, которых я легко опознал по плащам, а не судейские или жандармы? Дело в моем дворянском статусе? Скорее всего. Впрочем, окончательное выяснение этого вопроса я оставил до лучших времен. Сейчас же я вручил рапиру лейтенанту, попросил разрешения одеться и быстро привел себя в порядок.
Никаких знакомств в Париже у меня не имелось, сообщить о моем аресте никому не требовалось, поэтому я просто велел Перпонше оставаться на хозяйстве вплоть до дальнейших указаний и проследовал за лейтенантом, остальные гвардейцы шли позади.
Мэтр Крюшо, хозяин постоялого двора, проводил нас задумчивым взглядом не предвещавшим ничего хорошего. Как бы во время моего отсутствия он не выкинул мои немногочисленные пожитки, да не сдал комнату кому-то еще. Надеюсь, Перпонше сумеет отстоять имущество своего господина, если, конечно, сам не сделает ноги, что, признаю, было бы весьма разумным с его стороны.
Внизу нас ожидала зарешеченная карета с плотными шторками.
– Прошу! – Лейтенант любезно распахнул передо мной дверцу. Я столько же любезно поклонился и залез внутрь.
В карете было тесно, тем более, когда следом залез лейтенант и один из гвардейцев. Остальные конвоировали карету верхом на лошадях.
– Куда именно мы направляемся? – поинтересовался я, когда карета тронулась с места.
– Попрошу не задавать никаких вопросов, господин шевалье. Вы все узнаете на месте.
Голос лейтенанта был непреклонен и суров, усы его грозно топорщились, и я посчитал правильным не приставать к нему с дальнейшими расспросами. А больше заняться в дороге был решительно нечем. Сквозь плотные шторки едва-едва проникало достаточно света, чтобы видеть своих соседей, но вот разглядеть что-либо снаружи совершенно не представлялось возможным.
Лейтенант не обращал на меня особого внимания. К счастью, ему быстро стало скучно, и он, наконец, приоткрыл край шторки достаточно широко, чтобы я мог удовлетворить свое любопытство.
Мы ехали вдоль кривых домов, поставленных совершенно наперекосяк, частично каменных, иногда деревянных, в несколько этажей, увенчанных уродливыми каминными трубами. Улицы были чудовищно плохо выровнены, и дорога шла то вверх, то вниз. Вдобавок карета постоянно петляла, пытаясь продвинуться по этим кособоким и узким улицам, самая широкая из которых не превышала, на мой взгляд, восьми метров, а большая же часть улиц просто не давала возможности разъехаться двум телегам или экипажам одновременно.
Не город, а жуткий и мрачный лабиринт с множеством ответвлений, где лишь избранным, живущим на самых верхних этажах, удавалось видеть краешек неба. При этом карете постоянно приходилось лавировать, избегая столкновения с телегами, скотом, который гнали на многочисленные рынки, объезжать прочие преграды, коих было немыслимое количество: начиная от повсеместных строек, кончая уличными торговцами, раскладывавших свои товары прямо перед лавками на столах вдоль дорог.
Сопровождающий гвардеец давно уже дремал, как любой солдат, использующий для сна каждую возможность. В вероятность моего побега никто не верил.
Вокруг невероятно воняло. С непривычки я старался дышать реже, но это мало помогало.
Чтобы отвлечься, я принялся разглядывать подвешенные к кованым конструкциям гигантские вывески лавок, торговых домов, кабаков, притонов, постоялых дворов и прочих заведений. Вывески не отличались большим разнообразием, изображая либо многочисленные лики святых, либо же представляли собой простые картинки, типа красной розы, королевских лилий или золотого льва, олицетворявшие названия заведений.
Вокруг стоял непрекращающийся гул тысяч голосов. Казалось, весь город ругается между собой, осыпая друг друга проклятьями на десятках диалектов, отстаивая право первоочередного прохода, дабы доставить на рынки птицу, парное мясо, масло и хлеб, яйца, дичь, рыбу и прочие товары.
Трясло в карете неимоверно, амортизаторы попросту отсутствовали. Поэтому мы периодически подлетали вверх и тут же падали обратно на твердые сиденья, изрядно отбивая при этом собственные задницы. Лейтенант глухо ругался сквозь зубы.
Наконец, карета остановилась. Приехали.
Лейтенант открыл дверцу и выбрался первым, за ним вылез проснувшийся гвардеец, и, последним, я. Остальные гвардейцы уже спешились и ждали.
Экскурсии не получилось. Карета стояла в закрытом глухом дворе, огороженном высокой стеной с одной стороны, и мрачным строением с зарешеченными крохотными оконцами – с другой.
– Проследуйте за мной! – приказал лейтенант и подошел к неприметной двери, ведущий внутрь здания.
Это либо тюрьма, либо нечто вроде следственного приказа, а может обычные пыточные подвалы. Сейчас со мной явно будут разбираться по местным понятиям, и ничего хорошего здесь ждать не стоит.
За дверью оказался полутемный коридор с множеством ответвлений, кривыми изгибами тянувшийся вглубь здания. Лейтенант неплохо ориентировался и ни разу не сбился, выбирая правильные повороты.
По виду хмурившихся гвардейцев, им тут не слишком нравилось. Губы их были поджаты, взгляды – брезгливы. Дворянская честь мало сочеталась с сыскными делами. Одно дело сражаться на войне или драться на дуэли, а совсем иное – арестовывать дворянина, пусть и совершившего преступление, которое ни один уважающий себя человек и преступлением то не считал, и тащить его неведомо куда, где тому непременно будет нанесен урон чести. Гвардейцы это знали, и я это понимал. Другое дело, что я ко всему относился проще. Честь – честью, но сейчас мне хотелось как минимум выжить. Бедняга де Брас, надеюсь, я не запятнаю твое доброе имя…
Мы миновали, наверное, несколько десятков дверей, пока не остановились перед нужной. На ней не имелось никаких особых отметок или табличек, но лейтенант безошибочно определил цель нашего пути.
Он негромко постучал и, получив из-за двери глухой невнятный ответ, распахнул ее передо мной и кивком предложил войти.
Я любезно последовал приглашению и оказался в небольшой кабинете, вся обстановка которого состояла из стола и двух стульев по обе его стороны. Тусклый свет шел лишь из маленького зарешеченного окошка, расположенного высоко над головой. Лицом к двери за столом сидел чуть сгорбленный человек в темных, строгих одеждах. Перед ним на столе стояла чернильница, горела свеча, рядом лежало перо и стопка бумаг, которую он внимательно изучал. Лейтенант пропустил меня внутрь и закрыл за мной дверь, оставшись снаружи.
