Трейси пыталась понять, что в нем было такого, что она уже в пятнадцать лет согласилась бы доверить ему и свое сердце, и душу, и судьбу. Она боялась, что детское заблуждение, заставившее ее превозносить этого человека, с годами превратилось в неосознанную привычку.
— Не хочешь принять душ? — спросил он, когда они закончили трапезу.
Он отвел ее в ванную комнату, и она увидела небольшую ванну, наполненную водой. На пробу вода оказалась приятной. Трейси сбегала за своей дорожной сумкой, в которой лежали мочалка, полотенце и ее любимая пенка с ароматом плодов манго. Трейси уже предвкушала наслаждение от купания, когда обнаружила, что ванна не занавешивается.
Никос проявил понимание и удалился. Она вымыла голову, искупалась, почистила зубы. Ей показалась, что такой чистенькой и довольной она еще никогда не была...
Трейси появилась перед Никосом, источая свой любимый экзотический аромат. Никос будто к месту прирос.
Она была босая, в простенькой короткой ночной сорочке, тонкая ткань которой не прикрывала гладенькие девичьи ножки. Трейси была не только красива — такой он ее знал всегда, — Трейси была трогательная, славная, что по вечерам в сельской местности важнее всякой красоты.
Никос хотел отвернуться, но боялся показаться неуклюжим подростком и решил вынести всю муку до конца.
— На какой кровати ты хотела бы спать?
— На той, что ближе к двери. Я выбираю ее.
Никос удовлетворился кроватью напротив. Ему вдруг показалась, что он в опасности. Он и не догадывался о том, что в этот момент переживала она, старавшаяся непринужденно и кокетливо улыбаться.
— Имей в виду, подъем будет ранним, — буркнул Никос, выключив свет.
— А как же! Мы, крестьяне, встаем с рассветом, — парировала она.
Никос убедился, что она легла, и пошел в ванную. Моясь, он укорял себя за то, что не позаботился о занавеске возле ванны. Затем он побрился. Он все раздумывал и не мог понять, как это ему пришло в голову привезти ее в этот сельский дом и почему он тут же не отбросил эту нелепую идею, а теперь вот продолжает методично осуществлять ребяческий план по перевоспитанию городской девчонки. Как будто в этом есть какой-то практический смысл!
А она хороша. В самом деле хороша, впервые признал Никос.
Он вернулся в спальню. Поставил перед каждой кроватью по бутыли воды. Трейси, которая, оказывается, еще не спала, поблагодарила его за это.
— Забавно, — шепотом сказала она.
— Ты о чем? — не понял Никос.
— Забавно, что ты бросил все свои дела, комфортную афинскую квартиру и привез меня сюда.
— Возможно, тебе это и кажется забавным, но здесь мой дом, — сурово напомнил Никос.
Ему показалось, что Трейси затеяла с ним какую-то игру. Но он тут же устыдился своей мнительности.
— И все же это не входило в твои планы?
— Я привык гибко распоряжаться своим временем.
— Однако ты сам сказал, что покинул этот дом и переехал в Афины, с тем чтобы никогда больше не возвращаться сюда.
— Я решил, что пора менять свое отношение к собственному прошлому.
— Выходит, ты не только меня перевоспитываешь, но и себя тоже? — Эта мысль рассмешила Трейси.
— Отчасти, — сдержанно согласился Никос. Его уже раздражал этот откровенный разговор в темноте.
— И сколько ты намерен продержаться на допотопной фамильной ферме?
— Я собираюсь подвергнуть ее преобразованию.
— А твои дела в Афинах?..
— Я планирую их оставить.
— Как это?
— Я заработал хорошую пенсию. Больше мне ничего от большого города не нужно.
— В тридцать восемь лет ты говоришь о пенсии?! — подняла голос возмущенная Трейси.
— Подходящий возраст для того, чтобы начать новую жизнь.
— Новую жизнь в старой халупе, на выжженной солнцем земле? Как ты себе это представляешь?
— Вложу деньги, перестрою дом, оборудую всем необходимым, начну развивать хозяйство. Какой-нибудь год — и ты не узнаешь этого места:
— Боюсь, что тебя я тоже не узнаю, — разочарованно проговорила Трейси. — По правде, я тебя уже не узнаю. У меня такое чувство, что все это мистификация. Ты меня дурачишь.
— Считай, что я постарел раньше срока. Я устал от суеты, я хочу жить в тихом спокойном месте, заниматься простыми вещами.
— Тебе перестало нравиться то, чем ты занимался на протяжении двадцати лет?
— Я считаю, что ничего нового это занятие мне уже не даст. Деньги? У меня их достаточно. Лишние я пожертвую на медицинские исследования.
— Я могу понять благородное желание отдать деньги на нужды здравоохранения, но есть способы сделать это и без столь радикальных перемен в своей жизни.
— Весь последний год по делам фирмы я провел в Тасмании. В очередной день рождения я проснулся в недоумении. Я не мог понять, что я делаю в чуждом краю. В тот самый момент меня пронзила догадка, что мое исконное место здесь, в родительском доме на земле отцов. После всех разъездов, после этого утомительного бегства от прошлого, я хочу, наконец, почувствовать себя дома.
— И что ты собираешься делать? — тяжело вздохнув, спросила его Трейси.
— Жениться и завести с полдюжины маленьких фермеров.
— Я тебя всерьез спросила, — не оценила его признания Трейси.
— Почему ты думаешь, что я шутил? Я всегда хотел иметь большую семью.
— И для этого тебе понадобилось забраться в эту дыру?
— Трейси, ответь мне откровенно. Что дедовские деньги дали тебе хорошего? Тебе двадцать пять, а ты все еще не живешь своей собственной жизнью. Сначала ты выходишь замуж за этого клоуна, лишь бы не жить под одной крышей с дедом. Теперь ты в панике занимаешь дедовское кресло, только бы доказать, что чего-то стоишь. Но для чего ты все это делаешь? Сколько дней в жизни ты была по-настоящему счастлива? Женщины завидуют тебе, мужчины домогаются тебя. Но ты по-женски, по-человечески счастлива?
— Не знаю, никогда не задавалась таким вопросом. И не скажу, что моя жизнь так уж безрадостна. — Помолчав, она разочарованным голосом продолжила: — Ты считаешь, в наше время найдется настолько отважная женщина, что поддержит тебя в этом твоем безумном желании? Переедет сюда из города? Добровольно взвалит на себя все хозяйство и будет безропотно вынашивать тебе маленьких фермеров?
— Мне кажется, я уже встретил такую.
— Где, когда?
— Обстоятельства свели нас.
— И она не страшненькая и не полоумная?
— Она великолепна и чрезвычайно умна.
— И что же сталось с вашей любовью?
— Она по-прежнему в моем сердце.
