Она высморкалась.
– Звук любви, – сказал он. – Он непременно зафиксируется в моем сердце.
Она рассмеялась, возвращая ему вновь свернутый льняной квадратик.
– А дисциплина – это часть вашей истории? – спросил он, потом покачал головой. – Что я за болван! Врываюсь в ваш чувствительный рассказ с единственной целью – сбить вас с курса. Видите, что я имею в виду под мышлением прямыми линиями?
– Это ничего. Я собиралась сказать, что мой отец с тех пор взял на себя все заботы обо мне. Ничто более не имело для него значения. Ни его преподавание, ни его поэзия. Он перестал публиковаться с тех пор, как мама умерла – я думаю, что он отдавал мне слишком много времени. Он перестал быть начальником департамента, потому что возил меня на уроки верховой езды и совершал со мной поездки вдоль Фармингтон-ривер.
– Он создает впечатление удивительного человека.
– Он таким и был, – сказала Стиви, – и таким же отцом.
– Вы различаете эти два понятия? Разве это не одно и то же? – спросил он, жадно глядя на нее. – Разве одно может быть без другого? Удивительный человек, удивительный отец?
Думаю, это одно и то же, – сказала она.
Черт возьми, я рад, что вы это сказали, – произнес он. – Что до меня, то я же был самым ужасным отцом для моего сына. Разве я смог бы простоять с ним на льду семьдесят две минуты, не то, что семьдесят два дня? Не смог бы.
– Я уверена, что он забыл вас.
– Забыл меня? Да он чертовски обожает меня! Земля, по которой я хожу, кажется Уильяму золотом с тех пор, как я бросил его мать. Разве это справедливо?
– Ваш сын любит отца. По мне, так это звучит справедливо.
Профессор улыбнулся:
– Ну, разве не мило, что вы сказали мне это? Очень, очень мило. Теперь пойдемте – я возьму вам выпить у Лэндфолла, и вы можете поучить меня преимуществам возвышенного или как не думать прямыми линиями. Как вас зовут?
– Стиви Мур.
– А я Лайнус Мерс. Пошли, ладно? Полагаю, вы знаете вещи, которые мне необходимо услышать.
– О вашем сыне?
– О моем сердце.
– О!
Она подумала о Кевине. Он не поест, пока она не вернется домой, и либо накормит его, либо заставит его позвонить и заказать еду в китайском ресторане. Впрочем, он вполне может уйти еще до того, как она вернется. Ее собственное сердце было жестоко ранено браком, которого она когда-то жаждала всей душой. Глядя на симпатичное, угловатое лицо Лайнуса, полуприкрытые ореховые глаза, она ощутила первые проблески зарождающегося чувства.
Теперь, в полном безмолвии своего дома в Хаббард-Пойнте, она провела кистью по шершавой поверхности бумаги. Птенец крапивника остался один.
Стиви потерла брови. Визит Нелл расшевелил ее. Она снова подумала об Эмме. Стиви, Мэделин и Эмма. Хаббард-Пойнт был отрезан от пляжей Коннектикута железнодорожной эстакадой, проходившей над шоссе. Проезд через ворота был подобен входу в волшебное королевство, в котором подруги становились близкими, как сестры. В те три года, когда они превратились из девочек в юных женщин, они валялись на своих полотенцах под солнцем, пропитываясь теплом, и обещали, веря в эту жизнь и в свою дружбу, сохранить ее навсегда. Они обещали стариться вместе, вместе становиться похожими на тех сухих леди, которые располагались в своих пляжных шезлонгах с пяльцами и не снимали в воде ожерелья своих бабушек.
«Как легко люди отказываются от всего, – думала Стиви, рисуя. – И почему я не подумала, на каком оттенке лучше остановиться?» Покрывая перьями крылышки маленького крапивника, она думала обо всем, что она делала в жизни, и о чем не знали пляжные девочки. Она вспомнила, как они лечили ее впервые разбитое несчастной любовью сердце – поездкой в «Парадиз Айс-Крим» за сливочным мороженым и тайным ритуалом закапывания мараскинового шерри в песок.
Она могла бы совершить эту церемонию и много времени спустя. Отложив кисть, она отодвинула рисунок с крапивником в сторону. Потом, поскольку она обещала Тилли пойти с ней на охоту, она открыла кухонную дверь и выпустила кошку в ночь. Босиком пройдя через двор, она остановилась на скале, обращенной к берегу. Она слушала волны и любовалась резкой белизной их гребней, колышущихся в чернильной синеве.
Друг за другом мелкие волны южного Лонг-Айленда ударялись в берег, в равномерном ритме. Стиви пыталась уловить их дыхание, достичь синхронности биения своего сердца с волнами. Тилли шуршала где-то в кустарнике. Почти беззубая кошка в поисках добычи. Это вызвало у Стиви улыбку – в самом деле, надеяться поймать кого-то при реально отсутствующих зубах.
– Пойдем, Тилли, – сказала Стиви, спокойно и пристально глядя на берег, на то место, где она и ее подруги провели столько счастливых дней много лет назад.
Она посмотрела на звезды и выбрала одну для Мэделин и другую для Эммы.
– И для Нелл, – сказала Стиви, глядя на яркую звезду, мерцавшую бело-голубым светом в бездонной ночной черноте неба.
Теплый бриз дул сквозь ширму, пение сверчков и крики ночных птиц звучали, как колыбельная. Нелл лежала в кровати, у нее болел живот из-за того, что она съела слишком много омара, и она старалась успокоить его звуками природы. Но это не удавалось.
– О-ох! – застонала она.
– Давай спать, Нелл, – донесся голос отца.
– Я пытаюсь! – ответила она.
– Пытайся сильнее.
Она высунула язык. Что это за ответ? «Пытайся сильнее!» Господи, отец ничего не понимает. Неужели не понятно, что чем сильнее пытаешься заснуть, тем быстрее сон уходит? Мама сказала бы… Нелл крепко, как только могла, зажмурила глаза, стараясь вспомнить, что сказала бы мама.
Память молчала. Нелл могла бы заполнить словами матери целые страницы, но вдруг они все исчезли. Их не было! Она попыталась вызвать в воображении голос матери, но он не приходил тоже!
– О-о-о! – закричала она громче. Внезапно боль в желудке стала намного острее. – Папочка!
Он вошел в маленькую комнату. Она увидела его высокий силуэт в дверном проеме. Потом он сел на край ее кровати. Дом был маленький, и она чувствовала запах плесени. Шторы были такие уродливые. Нелл ненавидела здешние шторы. Живот болел. Она потеряла свою маму. Стиви представлялась ей то маленькой, то большой. Все эти чувства кружились в ее сознании, резали ее крошечными ножами, заставляя кричать и кричать.
– Все хорошо, Нелл, – сказал ей отец, обвив ее своими руками.
«Нет, и никогда больше не будет хорошо», – хотелось ей сказать, но она так сильно всхлипывала, что слова не произносились.
– Может быть, не надо было приканчивать этого омара, – сказал он. – Он был слишком большой.
Нелл вспоминается сцена в ресторане: отец и Франческа рассуждают о каком-то мосте, который они строят, стол такой праздничный, блюда с лобстерами и моллюсками и обсыпанные зернами булочки, и Нелл подворачивает рукава и макает розовое мясо омара в соус, чувствуя себя все более сытой, и Франческа, сдерживая смех, говорит: «У некоторых глаза больше желудка»…
