Нет. Я ни хера, конечно, не представлял себе спокойствия у камина в халате и тапочках. Но чтоб хотя бы без открытой войны.
Без опасности и пули из-за любого угла.
Цивилизованностью в последнее время все-таки запахло.
Пусть подковерные интриги, пусть кто-то под бизнес копает с свергнуть хочет, с трона того же Грача скинуть, — но, блядь, возврата в крошево и беспредел такой я не ожидал!
И не время. Блядь, как же сейчас не время для всего!
Для нежной девочки, что так внезапно появилась в моей жизни!
Для того, чтобы лежать вот так рядом и просто перебирать золотые волосы. Прислушиваться к тихому, уже спокойному дыханию, пить ее сладкие губы, пить и не напиваться, когда все больше, все сильней хочется, — так, что сердце, блядь, ударяет по ребрам и сдерживаюсь, все силы прилагаю, чтобы губами не накрыть, — потому что, блядь, не остановлюсь…
А она хоть и страстная — до искр, до безумия, а все равно напор мой не выдержит. С ней по-другому, мягче надо. Осторожно. Чтобы хрупкий цветок не переломить.
И так сорвался, — башню снесло на максимум.
Вроде и сдерживаться пытался, а вон каких отметин по себе оставил.
— Маленькая моя. Нежная. Моя, — шепчу, как ненормальный, гладя нежную белоснежную кожу.
Не время.
Но, блядь, — а будет ли оно когда-нибудь, это время?
Может, сам через пять минут сдохну, рядом с Грачом в землю лягу?
Никто не застрахован. И каждая минута — на вес золота. В ней, в каждой — целая жизнь, которая в любой момент оборваться может.
Так какого хрена всего себя на войну эту блядскую бросать?
Какого хрена не впиться в этот крышесносный глоток жизни, что мне на голову нежданно свалился?
Заглотить.
Сойти с ума.
Позволить вечно спавшим чувствам вырваться наружу.
Неправ.
Конечно, весь мой здравый смысл вопит о том, что я неправ.
Что все порешать сначала нужно. Во всем разобраться.
Вернуть Регину, найти того, кто уничтожил Назара, кто под нас копает.
Теперь, тем более, полегче будет.
Морок приехал, подтащил Тигра, да и Лютый займет свое место, никуда не денется.
Убивать сначала всех бросится и шеи скручивать, конечно. Его теперь из норы приличной и жизни без криминала не так просто выковырять. Но норов возьмет свое, а он у него — мама не горюй.
Головы, конечно, полетят. Не без этого.
Теперь я не один в этом дерьме возиться должен.
Но…
Блядь, кто знает, сколько ее, этой жизни, все-таки осталось?
Кто скажет?
Грача на фоне тишины подрезали. Мне умудрились ножом живот продырявить.
Нельзя жизнь свою откладывать, ни минуты из нее просрать нельзя.
Тем более, когда вот она — жизнь.
Светлая, такая тихая. Золотом волос своих отливает, а мне, блядь, на блики, что на животе моем отдаются, любоваться хочется. Дышит так нежно, что, блядь, как музыку слушаю.
Ни хера.
Откладывать эту жизнь ни хера нельзя.
Девочку свою на потом откладывать. Которого и не случится может вовсе.
И на войне есть место радости. Иначе совсем с катушек слететь можно, окончательно. Иначе — ради чего все это? Вся наша жизни — ради чего она? Ради того, чтобы тупо воевать?
— Тсссссс, — Даша дергается во сне, как тогда, когда в горячке металась.
Обнимаю. Прижимаю к себе крепче. Глажу золотые волосы, — и груди, блядь, щемит.
— Тссссс, девочка, маленькая моя. Все хорошо.
— Влад?
Чуть приоткрывает сонные глаза, смотрит на меня мутным еще взглядом, чуть прищурясь, — а мне тепло от этого. Счастливо, блядь, как-то.
Улыбаюсь, как сопляк, обкурившийся.
Провожу рукой по щеке. Носом трусь о волосы.
И, блядь, реально — дергает там, в сердце. Так дергает, что рукой удержать хочется.
От того, что смотрит на меня — не шарахаясь. Расплывается в счастливой улыбке от того, что я рядом.
Не контракт. Не сделка. Не за бабло и безопасность.
Потому что такого не сыграешь, — я, блядь, столько актрис повидал, сколько ни один театр и киностудия не видели. И почти всех в своей постели. Я знаю, как играют.
— Проснулась?
Уже смелее прижимаюсь к теплому телу, чувствуя, как кровь из головы уплывает на хрен в член.
Хочу ее. До одури. До ломоты в зубах хочу.
Мало.
Мало мне ее.
Раздвинуть ноги и врезаться. Хлопками тел, криками ее упиваться. Пьянеть от них. Рвать нежное тело, вгрызаться зубами в белую кожу.
Блядь.
Ногти ее в спине своей чувствовать хочу. Ощущать, как дергается подо мной всем телом. Как глаза ее закатываются в оргазме.
Хочу.
Так хочу, что зарычать готов.
Но ведь нельзя.
Не привыкла еще.
И так ее замучил, кажется.
Ох, девочка.
Придется тебе терпеть.
А мне пока — сдержаться.
Кивает, а я прикусываю подбородок. Такой нежный. Острый. Сладкий.
— Тогда собирайся. Завтракать поедем.
— Завтракать? — округляет глаза, смотрит на окно и смеется.
Ну да. Солнце давно перевалило за полдень.
— Когда проснулись, тогда и утро, — ухмыляюсь, притягиваю к себе как почти сытый кот. Сильно почти. Но долго нам в постели лучше не оставаться. Иначе кот станет очень голодным и растерзает маленькую птичку. Испугаю еще. Сбежит.
— Давай, маленькая. Собирайся. Я душ в другой комнате приму. Пятнадцать минут тебе на сборы. Жду одетую у двери. Давай.
Кивает. Пытается шевельнуться под моим тяжелым и очень напрягшемся телом. Округляет глаза, понимая, чем упираюсь в нее.
— Давай, — нехотя отрываюсь от моей сладости. Заставляю себя.
Со временем — пиздец, понимаю, бросая взгляд на часы, пока Даша упархивает в ванную, бросив на меня странный взгляд и залившись краской до корней волос.
Ее смущает, что у меня член колом?
Серьезно?
После всего, что было?
Забавная малышка.
Нежная и чистая, блядь.
На руках таких носить надо. Цветами засыпать.
— Василий, — набираю, выходя из комнаты, как только слышу за захлопнувшейся и закрывшейся на замок дверью шум воды.
