Он по-прежнему не сводил с нее глаз, и она почувствовала, что снова конфузится и краснеет.
– Вполне возможно. – Он пожал плечами. – Боюсь, я не успеваю следить за всеми этими письмами.
– Мне кажется, ей понравится, – запинаясь, проговорила Кэтрин. – И наверняка пойдет на пользу общение с девочками вне класса.
– Отлично.
– Ну что ж. – Она бодро улыбнулась. – Очень надеюсь, что дела у тебя идут успешно. Может, это и не Лондон, но я уверена, что тебе и наши места понравятся не меньше. – Ничего вежливее она придумать не смогла, хоть и была уверена, что от здешней жизни его мутит. Он не из тех, кто станет наслаждаться покоем деревни. Для этого он слишком неугомонный, слишком городской человек. Интересно, надолго ли он здесь задержится, подумала Кэтрин. Наверное, ровно настолько, чтобы основать филиал, а потом вернется к круговерти и блеску Лондона, Парижа или Нью-Йорка. Бедная Клэр. Не станет ли она одной из тех детей, которых бесконечно таскают по свету, которые нигде не могут пустить корни? Или, быть может, она будет просто одиноким ребенком, которого отсылают в дорогую школу-интернат, потому что бизнес ее отца не оставляет ему времени играть роль родителя.
На обратном пути к школе она услышала рев заводимого двигателя и с трудом поборола соблазн оглянуться.
Он вернулся, думала она, но это вовсе не великое примирение. Слишком много горечи, слишком много невысказанного, слишком много тайн.
Она остановилась, чтобы полюбоваться на игравших в хоккей девочек. Большинство из них она знала еще четырехлетними крохами, она учила их, формировала их ум и характер. Здесь вся ее жизнь, и в ней нет места прошлому.
Она смотрела на мелькающие фигурки, ощущая, как в ней поднимается тоскливое, отчаянное желание – чтобы прошлое не сумело ее догнать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дэвид твердил что-то о должностных перестановках из-за сокращения и одновременно сражался с куском рыбы на тарелке, причем с таким ожесточением, как будто она была как-то связана с событиями в его школе.
Кэтрин слушала его вполуха. Все равно она не в состоянии была вникать в то, что он ей рассказывал. Музыка звучала чересчур громко, да и ее собственные мысли были далеко.
В последние две недели, с тех самых пор, как она встретилась с Домиником, у нее возникло непривычное ощущение, что она живет как на лезвии ножа. Она постоянно ждала, что он появится – либо чтобы забрать дочь из школы, либо чтобы обсудить какие-нибудь проблемы, – и в результате каждая минута, проведенная на территории школы, была мукой кошмарного ожидания.
Он, разумеется, не появился, и она наконец дня два назад почувствовала, что напряжение уходит. Но испытанное облегчение оказалось совсем не таким значительным, каким ему следовало бы быть, что само по себе напугало ее.
Она опустила глаза на недоеденную порцию спагетти и попыталась вникнуть в рассказ Дэвида. Грег Томпсон имеет шанс получить должность заместителя директора. О Греге Томпсоне она впервые слышала, поэтому промямлила утешающие, расплывчатые, ничего не значащие слова, которые пригодны почти в любом разговоре.
Бедный Дэвид, думала она. Он преподавая математику в одной из местных школ и никак не мог наладить дисциплину в классе. Эта мысль постоянно грызла его.
Она всматривалась в его доброе, бесхитростное лицо с аккуратно подстриженными темными волосами и встревоженными карими глазами и впервые за многие годы испытала подобие раздражения. Если его так волнуют должностные перестановки, какого черта он молчит и не поднимет этот вопрос среди коллег? Но она и не подумала высказать эту мысль вслух. Он без конца твердил ей, что у нее «тепленькое местечко», что работа в частной школе отличается от работы в школе государственной как небо от земли.
«Прирожденная жертва обстоятельств, вот кто такой этот парень, – так сказала бы ее мать. Ее мать была докой в классификации людей, в разделении их на категории. Кэтрин она постоянно убеждала, что та принадлежит к категории жертв, что ей судьбой предначертано ходить по обочинам жизни – если только однажды она не взбунтуется и не сотворит что-нибудь ужасное. – Ты вылеплена из того же теста, что и твой отец, – твердила мать с безапелляционной уверенностью, пресекавшей любые возражения. – А вспомни, как он поступил. Я для этого человека сделала все, что только возможно. Мне бы подумать хорошенько, так нет же – я стояла на своем, вышла замуж за человека, которому не суждено было подняться в жизни. А он – ты только посмотри, как он меня отблагодарил: взял да и удрал с девицей, которая годилась ему чуть ли не в дочери». Правда ли, что она – жертва! Влюбилась в человека для нее слишком красивого, богатого и умного, поставила себя в положение, выход из которого оказался болезненным и неизбежным, и этим обрекла себя на жизнь, полную вопросов, начинавшихся с «Что, если бы?..». Что, если бы все сложилось по-другому? Что, если бы она поехала в Лондон по причинам не столь запутанным? Что, если бы она осталась там? Что, если бы рассказала ему правду? Но нет, выбора у нее не было. Он влюбился в придуманное создание, в живую говорящую куклу. Нет, о правде не могло быть и речи, но что, если бы?.. Что, если бы?.. Снова она возвращалась к этой мысли, как будто давно отвергнутой и опять вызывающей тревожное беспокойство.
– Да ты не слышишь ни единого моего слова! – Дэвид отодвинул тарелку и с некоторой досадой посмотрел на Кэтрин. – Я тебе надоел.
– Нет! Мне очень интересно, что происходит у вас в школе. – Она с нежностью взглянула на него и постаралась вникнуть в их разговор. – А может, тебе уйти из школы?
– Уйти – и что делать потом? – Он вздохнул. – Преподавание – вот единственное, на что я гожусь. Это все равно что предложить рыбе выскочить из воды и попробовать жить на дереве.
Кэтрин усмехнулась.
– Тебе так здорово удаются сравнения, – сказала она. – В математике ты просто зря тратишь время. Нужно бросить это дело и сесть за книгу.
– С ума сошла, – со смехом отозвался он, – но, может, ты и права. Очень многое говорит за то, чтобы уйти от школьной практики. – Он снова вздохнул, и Кэтрин заметила на его лице все признаки стареющего мужчины, хотя ему исполнилось всего двадцать девять – совсем молодой, моложе ее, если уж на то пошло. Крошечные морщинки уже залегли у него вокруг глаз, а в темных волосах поблескивала седина.
Пытаясь удержать его от еще более глубокого самоанализа, она принялась болтать о прочитанных книгах и была очень рада, что он подхватил тему.
Она чувствовала, что не в состоянии справиться сейчас с проблемами Дэвида, как, впрочем, и любого другого. У нее хватало своих, и она решила хоть раз в жизни стать эгоисткой и отказаться от роли вечной жилетки, куда плакались все окружающие. Она провела годы, выслушивая свою мать, так что стала прямо-таки профессиональным слушателем, но последние пару недель эта способность начала ей отказывать. Сама-то она была скрытной и не обсуждала с посторонними своих проблем, но и выслушивать чужие излияния ей надоело.
