Одзава: Какая сильная реверберация. Слышите, вот тут, еще не затих предыдущий звук, а уже вступает следующий. Немыслимое дело.
Мураками: Действительно, реверберация очень сильна.
Звучит триоль во вступительной части оркестра.
Одзава: Здесь маэстро Караян сделал бы так: там, таам, тааам. Задал бы направление. А у этого оркестра просто: там, там, там. Разница огромная. Хотя по-своему интересно.
Мураками: Инструменты слышны каждый в отдельности.
Одзава: Да, вот отчетливо слышен гобой. Такая манера исполнения.
Мураками: Приближенная к камерной музыке.
Одзава: Именно. Такое исполнение вполне имеет право на жизнь.
Мураками: Сайто Кинэн это тоже свойственно.
Одзава: Да. Все разговаривают друг с другом. Я имею в виду инструменты.
Мураками: По многим деталям это исполнение заметно отличается от предыдущего.
Одзава: Здесь не слышны согласные.
Мураками: Не слышны согласные?
Одзава: Не слышно начала каждого звука.
Мураками: Пока не очень понятно…
Одзава: Как объяснить… Возьмем звук а-а-а – одни только гласные. Если к ним добавить согласные, получится та-ка-ка или ха-са-са. Поставить та или ха в начале – просто. Вся загвоздка в последующих звуках. Если сказать та-та-та, получатся одни согласные, и мелодия развалится, а если сделать так: та-раа-раа или та-ваа-ваа, окраска звука изменится. В музыкальном понимании, хороший слух – это умение управлять согласными и гласными. У этого оркестра в разговоре инструментов согласные не слышны. Хотя отторжения не вызывает.
Мураками: Вот как… На мой взгляд, без реверберации звук был бы немного навязчивым.
Одзава: Согласен. Возможно, именно поэтому они и выбрали для записи такой зал.
Мураками: Аутентичное исполнение звучит интересно, свежо, но, не считая настоящую барочную музыку, его редко услышишь. Особенно если речь о Бетховене или Шуберте. Чаще всего это оркестр современных инструментов с едва заметным налетом старины.
Одзава: Пожалуй, вы правы. В этом смысле нас ждет интересное время.
И снова о Гульде
Мураками: Любопытно, что, даже исполняя Бетховена, Гульд активно вводит контрапунктные элементы. Не просто гармонично подстраивается под оркестр, а активно вплетает музыку, создает напряжение. Его подача Бетховена довольно свежа.
Одзава: Совершенно верно. Удивительно, что после его смерти ни один музыкант не подхватил и не развил его манеру. Ни один! Думаю, Гульд был гений. Есть те, на кого он оказал влияние, но никого похожего на него. Думаю, просто не набрались смелости. Но это только мое мнение.
Мураками: Если и были попытки, то редко удавалось наполнить их содержанием, добиться полной достоверности.
Одзава: Мицуко Утида как раз из таких музыкантов, имею в виду – смелых. И [Марта] Аргерих тоже.
Мураками: Может, у женщин с этим лучше?
Одзава: Да, женщины более решительны.
Мураками: Есть такой пианист, Валерий Афанасьев.
Одзава: Не слышал о нем.
Мураками: Современный русский пианист, тоже со своими задумками. Он исполняет Третий концерт. Так вот, слушать его очень интересно. Исполнение интеллектуальное, уникальное, страстное. Но пока слушаешь, немного устаешь. Слишком медлительная вторая часть. Хочется сказать: «Да понял я уже, понял». Слишком продумано. У Гульда этого нет. Несмотря на запредельно медленный темп, хочется внимательно дослушать до конца. Он не дает заскучать. Вероятно, дело в каком-то удивительном мощном внутреннем ритме.
Одзава: То, как он берет паузы, просто поразительно. Я давно не слушал Гульда и сегодня снова это заметил. Как бы сказать… некую природную смелость. И он, абсолютно точно, делает это без намека на театральность.
Мураками: Он уникален. Я смотрел на видео, как он поднимает кисть в воздух и аккуратно колебанием пальца вызывает вибрато. Которого на самом деле там быть не может.
Одзава: Он странный человек. Когда мы познакомились, я только начинал, по-английски говорил очень плохо, едва мог связать пару слов. Знай я язык, мог бы побеседовать хоть с тем же Бруно Вальтером. Мне горько от мысли, что мы могли больше общаться с Гленном. Ленни был чрезвычайно добр ко мне, мы подолгу разговаривали, и он терпеливо подстраивался под мой английский.
Сёркин и Сэйдзи Одзава, третий фортепианный концерт Бетховена
Мураками: Теперь давайте послушаем Третий концерт в вашем исполнении с Сёркином, запись восемьдесят второго года – вы не против?
Одзава: Вовсе нет.
Мураками: Просто не все любят слушать себя в записи.
Одзава: Нет, я не против. Но я давно не слушал эту запись, уже и не помню, что это было за исполнение. Сегодня оно может показаться слишком тяжеловесным.
Мураками: Нет, в нем не слышно тяжести, абсолютно.
Одзава: Что ж, посмотрим.
Ставлю иглу на пластинку. Звучит вступление оркестра.
Одзава: Начало довольно спокойное.
Мягкое звучание постепенно наполняется силой.
Одзава: Вот оно, направление. Вот эти звуки, четыре звука: там-там-там-там, первое фортиссимо в этом произведении. Так сделано намеренно.
Оркестр с воодушевлением выходит на первый план.
Одзава: Здесь нужно сильнее. Направление должно четко прослеживаться. Не так, а вот так: та, та, там (акцентирует), мощнее. Решительнее. Конечно, в партитуре не пишут «решительнее», но такие вещи надо читать между строк.
