Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
Он сел в кровати, часто и тяжело дыша. Во рту стоял гнилостный привкус, намокшая от пота простыня прилипла к ногам. Сердце ухало, больно пульсировало в голове. На часах горело 4:04, за окном уходила ночь; тишину разре́зал далекий поезд, пунктиром простучал колесами. На стене мазутным черным застыло очертание мужской фигуры.
Павел моргнул, и тень исчезла.
– Что такое? – пробормотала Соня, не открывая глаз. – Чего кричишь?
Он кричал? Павел не помнил, только ощущение давления на грудь и что воздуха нет. Смутная картинка растворилась в памяти шипучим аспирином, но голос Борисовны остался. Было что-то про нее, и от этого стало еще гаже.
– Всё в порядке, – сказал он, но Соня уже спала. Она лежала на боку, одну руку держала под подушкой, другую вытянув вдоль тела. Одеяло сползло, и отсвет с улицы выбелил ухо, щеку с бесцветным пушком, голое плечо и грудь. Остальное тонуло в сизой тени Павла.
Уснуть так и не удалось. Павел крутился с боку на бок до шести, наблюдая, как комната светлеет. Затем будильник, включившиеся автоматом новости, теплый душ на пару с Соней, жужжание зубной щетки и шипение ирригатора, тщательное бритье, ворчание кофе-машины и крепкий кофе, согнавший остатки дремы. Но голова все равно была тяжелой, словно наполненной водой, и в ней неповоротливыми рыбами толкались мысли о прошлом, о вчерашней встрече.
Павел подвез Соню до «Али» на Тверской. Мельком его поцеловав, она набросила капюшон и выскочила из машины, впустив в салон холодный воздух. Когда Соня исчезла за тонированной дверью магазина, Павел пополз по пробкам дальше, в сторону башен Москва-Сити-2.
Лобовое стекло вдруг запорошило хлопьями снега, крупными, как куриный пух. Видимость сократилась до нуля, даже дворники и обогрев стекла не помогали. Лишь изредка из белого месива проглядывали неоновые вывески: РУССКИЙ SOUVENIRS 紀念品[10]! САЛОН МАССАЖ 小姐[11]! КИТАЙСКАЯ ЕДА! По тротуарам тянулись паровозики туристов, вокруг кружили светящиеся, похожие на ос дроны для селфи. Спешил дядечка в костюме и пальто, прикрывая голову портфелем. Костюмов вне свадеб и прочих церемоний не носил никто, кроме китайцев, политиков и Павла. Ветер сменился, выдул из снежного пуха девушку в черной лоснящейся шубке и мини-юбке. Она переступила ногами в сапогах на шпильках, следя за паровозиком туристов, как лиса следит за курами издалека. Туристы пока ее не замечали, их больше интересовало снятое на камеры.
За девушкой и туристами шла мать Павла. Рослая, с медно-золотой макушкой, которая виднелась над воротом пуховика, она цеплялась за руку спутника, невысокого, похожего на ворону в своем темном зауженном пальто. Порывы ветра подталкивали их в спины, торопили, и мать качала головой, будто бы чему-то удивлялась. Павел почти слышал ее неровный голос: «Я люблю снег, он делает всё чистым, а ты, как он тебе, в Китае он такой же?».
Она повернулась в профиль, рассмеялась – крупный нос, высокий лоб, прикрытый челкой, – и узнавание прошло.
Павел с разочарованием отвел взгляд. По радио заиграл блюз, и всё это – блюз и снегопад – будто отбросило Павла в декабрь, и впереди вновь намечались праздники, тоскливые выходные, которые вечно негде провести.
Как ни странно, в офис Павел приехал с запасом. Он припарковался, сминая нетронутый снег, и заглушил двигатель. Прочихался: в носу свербело, как после чистки пыльного ковра.
Соня незаметно пропитала собой машину: к подголовнику пассажирского сиденья прилип длинный волос, в двери лежал фантик от жвачки, неуловимо пахло гелем для душа. Фантик Павел бросил в урну, снял липким роликом волосы с подголовника, открыл окно. Затем рассеянно набрал давно сохраненный номер. Само как-то получилось, он просто хотел удостовериться.
– И-Ка-номер-три-слушаю, – ответили одним усталым выдохом.
Павел назвал имя и фамилию, попросил позвать к телефону.
– Кто звонит?
– Родственник, – не моргнув, соврал Павел. – Из Краснодара. Курбатов.
На юге у Борисовны и правда жила родня, Павел знал их поименно. В ночную смену Борисовна любила названивать подругам, облокотившись на подоконник в коридоре, и вся группа слушала про мужа-козла, что денег не дает, про сына-бездаря и двойки в школе, про дочку-лапочку и соседку-тварь, что мусор не выносит, а оставляет на лестничной клетке у двери. За годы названные люди обрели лица и плоть, Павел знал их повадки, как будто сам жил рядом. Он пообещал себе, что вырастет и никогда не окажется в том месте, где соседка оставляет мусор у двери, а тот гниет, и вонь на весь подъезд, электрик уходит в запой, родня просит в долг и не отдает. У него всё будет по-другому, потому что нет больше никого, кто станет требовать, тянуть назад, с кем придется считаться и жить в одной квартире.
Павел ждал, ковыряя заусенец и глядя из машины на лимонное гало рассвета над пробкой на ТТК. Снег постепенно залепил лобовое стекло полностью, холод покусывал за локоть через открытое окно.
В колонии на том конце линии что-то звенело, донесся ворчливый голос, лязгнула решетка или дверь. Павел услышал тяжелое шарканье, и спину прихватило морозцем.
– Василий, привет, – сказала Борисовна шмелиным басом.
Павел представил испарину над ее губой, покатые плечи. Как короткие мясистые пальцы держат трубку. Или же Борисовна зажала ее между плечом и дряблой щекой – так она делала когда-то.
– Василий, слышишь меня?
Павел не мог ответить. Он будто съежился, уменьшился в размерах, и взрослые слова застряли в горле.
Сопение на том конце.
– Паша, это ты? – Борисовна спросила осторожно. А потом, уже без дрожи в голосе: – Ты, гнида, мелкая детдомовская шва…
Павел повесил трубку.
4
Борисовна была дамой плотной, настоящая глыба костей и мышц. Крепкие квадратные плечи, из которых росли короткие, но столь же крепкие руки с ладонями-лопатками. На мясистых запястьях дюжина браслетов, на каждом пальце по кольцу. Волосы завиты и начесаны повыше, узкий рот накрашен алым. Звать ее мамой – да и вообще звать воспиталок мамами, как делали младшие, – язык не поворачивался. Павел помнил мать, и Борисовна на нее совсем не походила. Мать была стройной, длинноногой, с роскошными светлыми волосами с рыжиной, которые она подолгу расчесывала и дома заплетала в толстую косу. Маленький Павел очень любил взбираться матери на спину, держась за эту косу, как держится за веревку альпинист, и искренне не понимал, чего мама так кричит.
Имена воспитательниц Павел выучил быстро и звал каждую только по имени-отчеству, оставляя дистанцию между собой и ними. Некоторые понимали и отвечали с тем же уважением, не на «вы», конечно, но как взрослому рассудительному человеку. Но не Борисовна. Она низводила всех до мелких швалей, при любом удобном случае отвешивая подзатыльники тяжелой лапой, так что башка потом гудела. Вообще создавалось впечатление, что дети ей давно набили оскомину – «в-гробу-я-вас-всех-видала-вы-даже-государству-не-нужны-гляньте-в-телик-что-творится», – а работала она исключительно из-за какой-то провинности, вынудившей ее вкалывать именно в детдоме.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
