Книга Тюрьма, зачем сгубила ты меня? - Владимир Колычев

Ключ со стуком вошел в замочную скважину. Как будто молотком по гвоздю в крышке гроба ударили, душа всколыхнулась, как водная гладь, в которую угодил большой камень. Жизнь и без того закончена, но изолятор временного содержания, сборная камера СИЗО, баня, прожарка – все это казалось Карцеву этапами, которые должен пройти мертвец на своем последнем пути. А сейчас как будто в гробу его доставили на кладбище. Надзиратель уже вколотил гвоздь в крышку, сейчас опустит его в камеру, как в могилу, закроет за ним дверь – как будто засыплет землей. И вечный мрак…

Он ожидал увидеть мрачную, битком набитую людьми камеру, где ни продохнуть, ни повернуться. Смрадный липкий воздух, тяжелая аура всеобщей агрессии, гнусные уголовные типы с подлыми намерениями… Еще он понимал, что действительность может оказаться намного страшней, чем ожидания. Поэтому несказанно удивился, когда увидел, что камера не совсем уж мрачная. Довольно-таки просторная, квадратов тридцать, не меньше. Стены выкрашены синей краской, бетонные полы – коричневой. Унитаз в кирпичном постаменте, с перегородкой, вокруг дешевый и плохо уложенный, но чистый кафель. Нары вдоль стен – сваренные из железных уголков и в два яруса лежаки. Стол посреди камеры, скамейки, прибитые к стенам тумбочки. Людей совсем не много, человек семь-восемь. Запах тяжеловатый, но не смрадный. Не жарко, но и не холодно. Словом, терпимо.

За столом трое, двое играют в нарды, третий смотрит. Остальные лежат на своих койках, вытянувшись во весь рост. Один читает, другой лежит с закрытыми глазами.

Появление новичка не осталось незамеченным. Сидевшие за столом арестанты оторвались от игры, повернулись к нему. Добродушный с виду здоровяк лет тридцати смотрел на него с насмешливым интересом, худосочный мужик с орлиным носом и челюстью пираньи скалился, взглядом обещая ему неприятности. Парень со смешной курчавой головой смотрел на матрац в руках новичка, избегая встречаться с ним взглядом.

Самая дальняя от входа койка была закрыта ширмой из цветастой ткани. Но с появлением Карцева занавеска отошла в сторону, и со своего ложа поднялся среднего роста, хлипкий в плечах, злобнолицый человек лет сорока. На нем был шерстяной спортивный костюм, побитый молью, чудом сохранившийся с советских времен, стоптанные без шнурков кроссовки, в которые легко проскользнули ступни в шерстяных носках.

Карцев ни разу не был в тюрьме, но в свое время у него были знакомые из уголовной среды. Кое-что слышал он об арестантских порядках, знал, как нелегко бывает новичку, когда его берут в оборот бывалые зэки. А этот злобнолицый, похоже, был коренным обитателем тюрьмы. Угрожающий взгляд, хищный оскал, уверенная косолапая походка. Еще Георгий слышал, что в каждой камере есть старший среди всех, так называемый смотрящий. И место у него самое лучшее – в дальнем возле окна углу. А именно оттуда и восстал этот страшный гоблин…

– Кто такой? Прочему не знаю? – противным, скребущим по нервам голосом спросил он, небрежно покручивая в руке черные четки.

– Карцев я. Зовут Георгий.

– А чего не здороваешься, Гоша? И ноги не вытер, когда в камеру входил. Ты чо, в натуре, не уважаешь братву?

– Уважаю.

Карцев старался держаться с достоинством сильного и уверенного в себе человека. Он же не какой-то там доходяга, над которым можно издеваться всем и каждому. От природы он был крепкого здоровья. Рост метр восемьдесят, плечи широкие, руки сильные, кулаки будь здоров. И спортом он занимался – и раньше, и сейчас. А тут какой-то задохлик права качает… Но все равно страшновато. И голос предательски подрагивает.

– По первому ходу к нам заехал?

– Что сделал?

– Видно, что по первому разу, – злорадно оскалился злобнолицый. – Лет сколько?

– Тридцать девять.

– Большой уже. А нашей жизни не знаешь. Придется растолковать.

– Растолкуй, – через силу выдавил Карцев.

– А не боишься?

– Нет.

– Храбрый, значит. Это хорошо… Скатку на эту шконку бросай.

Злобнолицый показал на свободный лежак у дверей, у стены, противоположной той, к которой примыкал унитаз.

– Здесь твое место будет.

– Спасибо.

– Ты чо, в натуре? – ощерился уголовник. – У нас не говорят «спасибо». Это заподло, понял? Ты чо, в натуре, ни разу не грамотный!

– Ты бы объяснил мне, а то я не все знаю…

– Не все знаешь… Ты вообще ничего не знаешь!.. Короче, без прописки тебе никак нельзя. Не будет прописки, не будет житья.

Карцев слышал о так называемой прописке, которую устраивают сокамерники новичку. Чтобы жизнь малиной не была. В чем конкретно состояла эта страшная, по слухам, процедура, он точно не знал. Но понимал, что мало ему не покажется.

– А-а, что-то надо сделать? – спросил он.

– А ты думал… Начнем с простого…

Злобнолицый жестом показал, что новичок может расстелить матрац. И когда Карцев это сделал, сел на край постели, приглашая последовать примеру.

– Скажи мне, по какой статье тебя закрыли?

– Что сделали?

– Посадили.

– А-а… Сто пятая статья, убийство.

– Раньше за убийство под «вышку» ставили. А сейчас не казнят.

– Знаю.

– Если знаешь, тогда ответь мне на вопрос. Вот если в хату сейчас вломятся вертухаи, выведут тебя на тюремный двор и вздернут на виселице, по какому закону они тебя повесят?..

– Нет такого закона.

– А вот и неправильно, – обнажая гнилые зубы, ухмыльнулся уголовник. – По закону всемирного тяготения тебя повесят. Сразу видно, что тупой…

Следившие за разговором арестанты оживились. Одни скалились молча, другие смеялись в голос. Карцев закусил губу с досады.

– Еще вопрос, – продолжал куражиться злолицый. – Встань.

Карцев сначала огляделся по сторонам, пытаясь выяснить откуда ждать подвох, и только потом поднялся.

– Что такое теория относительности?

– Ну, это из физики… Эйнштейн там… Инерциальные системы…

– А конкретно?

– Ну, все в мире относительно…

– Ты что сейчас делаешь? Стоишь?

– Стою.

– Стоишь. А на самом деле ты сидишь… Вот тебе и теория, гы-гы!..

Уголовник гоготнул, требуя того же и от своих сокамерников. Но в этот раз засмеялся только сидевший за столом курчавый паренек. И то, скорее по принуждению, чем по доброй воле.