Я ничего не знать о вас, потому что в деревне не иметь большого синетеатра, как в Патне. Однако Нилам видеть множества ваших фильмов и называть меня вашей младшей сестрой. Она снимать фоты со своей камеры и просить меня послать вам.
Я быть очень хороший повар, знающий очень многие типы рецептов, в их числе гулаб джамун[28]и суджи-ка-халва.[29]Хорошее шитье так же могу и связать один свитер за два дня. Поскольку, будучи брахмин майтхил, я готовить точно как в ритуалах, полностью вегетарианское, и все посты и праздники соблюдать в точности.
Любезно связаться со мной по верхнему адресу и помочь мне взявши меня в Мумбаи и давши мне работу и кров. Бог одарить вас дождем из полных благословений.
С ногами припадать всем старшим в семье и любовью к деточкам.
Ваша младшая сестра Рам Дулари.
В этом письме было что-то особенное. Я дюжинами получаю послания от юношей и девушек, готовых драить полы у меня в доме ради счастья быть рядом с кумиром. Но Рам Дулари назвала себя моей младшей сестрой — странно, необычно. Это заставило меня вспомнить о настоящей сестре, Сапне — ей тоже девятнадцать. Наверное, она до сих пор живет в Азамгархе с родителями. Впрочем, не знаю: мы не общались вот уже три года. Они сумели вычеркнуть меня из своей жизни, а я нет.
Я вынула из конверта снимки. Стандартный размер — шесть на четыре дюйма. Глянец. При виде первой карточки я чуть не упала со стула. На меня смотрело мое же собственное лицо крупным планом — большие темные глаза, точеный носик, полные губы, округлый подбородок.
Я быстро схватила второе фото. На нем Рам стояла в дешевом зеленом сари, прислонившись к дереву. Не только ее лицо, но и фигура поразительно схожи с моими. Единственная разница, пожалуй, заключается в прическе. У девушки — распущенные по плечам локоны, черные и блестящие, тогда как я в настоящее время ношу боб длиной до подбородка с асимметричной челкой — последний писк моды. Но это несущественная деталь. Рам Дулари просто вылитая я. Можно сказать, она мой доппельгангер.[30]
Однако меня поразило не только сверхъестественное сходство между нами. На фотографиях девушка выглядит на удивление просто, естественно. Никаких потуг, наигранности, ни малейшей претензии кому-то подражать. Она такая, какая есть, и даже не сознает своей красоты. В моей душе что-то шевельнулось. Взгляните на меня: живу в лучшем городе Индии, в роскошном пентхаусе на пять спален, и посмотрите на нее: несчастная сирота, из последних сил борется за существование в самом сердце Бихара, где безнаказанно рыщут целые банды мародеров. В эту минуту я твердо решилась помочь ей. Завтра же отошлю Бхолу в Патну, пускай доставит Рам Дулари в Мумбаи, ко мне.
Не представляю, что я буду с ней делать. В доме достаточно слуг, в том числе и хороших брахминов. Знаю лишь одно: я не могу оставить бедную девушку на произвол судьбы. Не могу безучастно смотреть, как она страдает. Я вмешаюсь, переменю доставшуюся ей долю.
Да, но не изменит ли это мой собственный жребий?
4. Туземец
Над крышей древесной хижины посередине поляны раздался плач, протяжное рыдание с перерывами на короткие всхлипы, похожее на погребальную песнь. Горестная мелодия достигла пика, пошла на спад и опять вознеслась, повторяя ритм океанских волн, разбивающихся о близкую пристань.
Стояли первые дни октября. Юго-западный муссон Куала-кенья сменил гнев на милость, и вновь наступила жара. Для того чтобы в полдень выйти под лучи палящего солнца, требовались решительность и особый склад характера.
Меламе и Пемба остановились перед хижиной и переглянулись.
— Третья смерть за эту осень, — дрогнувшим голосом промолвил мужчина постарше. — Легионы эука[31]растут.
Пемба мрачно кивнул:
— Злобные духи множатся — добра не жди. Если так и дальше пойдет, мы все скоро вымрем, словно дюгони.[32]
— Ах дюгони! Я почти забыл, каковы они на вкус, — проговорил Меламе с тоской и облизнул пересохшие губы.
— А Пемба еще помнит. Вообще-то я убил дюгоня в день своей инициации.
— Да, ты был великим охотником. Одним из лучших, — с одобрением отозвался Меламе. — А нынешняя молодежь? Они даже в день танагиру[33]пьют пиво и колу, это иноземное пойло!
— Твоя правда, Вождь. Что же сказать? Мой Экети ничем не лучше прочих. То и дело вертится возле чиновников из Службы социального обеспечения, ожидает подачек. Говорят, он меняет мед и серую амбру[34]на сигареты. Я не раз уже заставал его за курением. Позор на мою голову, — глухо ответил Пемба.
— Думаю, самое время навестить шамана, — рассудил Меламе. — Сегодня мы все будем заняты погребением Талаи, но завтра утром нужно собрать совет. Как-нибудь поосторожнее передай всем нашим. Встречаемся в лесу, возле хижины Нокаи.
Там нас не выследят хищные глаза чиновников соцобеспечения. Есть среди них один особенно пронырливый… Как же его… Ашок.
— Это ты верно заметил, Вождь. Он проявляет нездоровый интерес к нашему племени. Дети даже прозвали его Том-Подгляда. — Пемба рассмеялся.
— По-моему, он опаснее змеи. Постарайся, чтобы Ашок не пронюхал о нашем замысле.
— Да, Вождь, — кивнул Пемба..
Лес переливался всеми оттенками зелени с легкими вкраплениями белой и розовой красок — это с ветвей свисали грозди вьющихся орхидей и розовые лилии росли тут и там густыми пучками, напоминая муравейники. Треугольные гималайские кедры колоннами уходили в небо. В джунглях царил неумолчный гам, повсюду кипела жизнь. Облака мошкары гудели свои монотонные песни. В зарослях орали невидимые длиннохвостые попугаи. По кустарникам скрипели цикады. В подлеске ползали вараны и змеи.
Меламе стоял на маленькой опушке под сенью раскидистого вечнозеленого гарджана, прямо напротив хижины шамана, и озирал свое стадо. Женщины, как всегда, делали украшения из ореховой скорлупы и морских ракушек, собирали хворост или заплетали волосы в косы. Мужчины обтесывали большую колоду, пытаясь построить лодку.
