Глава третья. Два меча и двое отшельников
1. «У меня нет лица»
– Никуда ночью не выходи, понял?
– Да, господин. А по нужде?
– Я имею в виду, не выходи со двора. И вообще, если выходишь в город, всегда надевай служебную маску. Утром, днем, вечером: все равно.
– Я всегда надеваю ее, когда сопровождаю вас.
– Надевай, даже если не сопровождаешь. Никаких тряпок, только маска.
– Да, господин.
Когда я вошел в сарай, служивший Мигеру жилищем, он кинулся за тряпкой и стал торопливо обматывать голову, скрывая лицо – вернее, то, что заменяло ему лицо. Маска лежала дальше, тряпка первой подвернулась Мигеру под руку. Сказать по правде, он опоздал – краем глаза я успел увидеть серую массу, лишь отдаленно имевшую сходство с чертами обычного человека, и удивился собственному равнодушию.
Привык, что ли? Мигеру редко открывал лицо при мне, это были случайности или оплошности, но я-то знал, что скрывает маска или тряпка. Похоже, этого мне хватило для привычки.
– Слышал про убийства таких, как ты?
– Они не такие, как я, господин.
– Вот как? Ты лучше?
– Нет.
– Так чем же они отличаются от тебя?
– Они беспомощны. Даже тот, который защищался маской. Мне жаль их, господин. Но если мне суждено погибнуть во второй раз, я умру иначе.
– Во второй раз ты умрешь просто так. Я имею в виду, без фуккацу. Ты об этом?
– Нет.
Поди пойми, о чем он.
«В деле об убийствах безликих, – сказал господин Сэки, когда я спросил его о наших слугах, – это знание вам не понадобится. Вы молоды, а это знание сильно отягощает жизнь дознавателя. Еще больше оно отягощает отношения дознавателя со слугой.»
Днем я отправил посыльного к старосте трупожогов. Приказал докладывать мне – или в управу, если меня не найдут – обо всех случаях обнаружения убитых каонай. Даже если на трупах не будет видимых повреждений – все равно докладывать. Тела не жечь до особого распоряжения. За попытку утаить найденное тело безликого или его имущество – строго накажу.
Посыльный вернулся, доложил, что староста все понял.
– Что ты делал? Чинил одежду?
– Чинил клюку, господин.
– Ты возишься с ней, как с родной дочерью.
– Она неудобная, господин.
– Сделай удобную.
– Удобные мне запрещено носить. Каонай нельзя иметь оружие. А эта… Сколько ее ни чини, она не станет такой, к каким я привык.
– Так зачем ты возишься?
– Если мне суждено погибнуть во второй раз, я умру иначе. Я уже говорил вам, господин.
В сарае было темно, тесно и холодно. У нас везде тесно, везде холодно – и почти везде темно – но в сарае это ощущалось с особенной остротой. Земляной пол затвердел, смерзся. Казалось, он дышал: от этого дыхания у меня ныли икры, а пальцы ног поджимались сами собой. Осенью я подарил Мигеру пару старых циновок, но с наступлением холодов безликий перестал спать на полу и соорудил себе дощатую лежанку: низенькую, до колена, и узкую как лавка. Лежанку он застилал обеими циновками, рядом ставил жаровню, где жег щепу и угольный сор, и заворачивался в стеганый халат, предназначенный для сна в холодные сезоны – драный, выцветший, но еще теплый. Поверх халата Мигеру укрывался накидкой из соломы. Дверь он оставлял приоткрытой: да, снаружи задувал ветер, но в сарае не было окон. От дыма, курившегося над жаровней, в тесной, как гроб, пристройке легко угореть, это я понимаю. Рассчитывать, что дым уйдет в щели между досками стен, Мигеру боялся и правильно делал.
Одежду, которую он не носил, мой слуга заворачивал в платок и клал в углу на груду хлама, снесенного в сарай мной и отцом. Впрочем, сколько той одежды? Все, что я ему дал, Мигеру с наступлением зимы надевал на себя. Тело его не боялось холодов, я видел, что слуга не дрожит, даже когда меня самого бил озноб. Но разум – или дух, не знаю – привык к жизни в более жарком климате. Разум криком кричал, что мерзнет, и хватит, спор закончен.
– Сними тряпку, – велел я.
– Надеть маску, господин?
– Нет. Просто сними тряпку.
Мигеру подчинился. Сарай освещал крохотный фонарь, света он давал мало, но я видел все, что хотел увидеть. Серая кожа в морщинах. Носовые щели. Третья щель: рот. Глаза тусклые, узкие сверх меры, без ресниц и бровей. Да, я привык. Ни желания прогнать, ни желания ударить. Но я приказал Мигеру снять тряпку не для этого.
– Никуда ночью не выходи, понял?
– Вы уже говорили, господин.
– Это неважно. Отвечай!
– Да, господин. А по нужде?
Он дословно повторил свой первый ответ. Скрытая насмешка? Неважно. Повторил он, повторю я.
– Не выходи со двора. Если выходишь в город, всегда надевай служебную маску.
– Я всегда надеваю ее, когда сопровождаю вас.
– Надевай, даже если не сопровождаешь.
– Да, господин.
– Никаких тряпок, только маска.
– Да, господин. Можно вопрос?
– Спрашивай.
– Зачем вы приказываете то, что уже приказали? Зачем вы выслушиваете мои ответы, которые вам уже известны? Это какая-то шутка?
Ага, не один я усмотрел в происходящем насмешку.
– Нет, это не шутка. Я хотел понять, смогу ли я прочесть что-нибудь на том, что служит тебе лицом. Раздражение, подчинение, недоумение. Какое-нибудь чувство, понял? У всех людей чувства отражаются на лицах, знаешь?
– У меня нет лица.
– Это правда.
