Знают ли уже его враги о происходящем — о том, что он стал друидом, а Паранор возвращен людям? Насколько сильна магическая сила порождений Тьмы? Уолкер твердил себе, что не стоит спешить с проверкой. Сначала он должен разобраться с собственной магией. Лучше не совершать опрометчивых поступков.
Разговор продолжался, и постепенно Уолкер стал понимать, что в их отношениях с Коглином произошла перемена. Сначала он уверял себя, будто нежелание принимать окончательный план не более чем обычная нерешительность. Но скоро сообразил: дело не в этом. Теперь, когда он на равных беседовал с Коглином, между ними выросла преграда, которой прежде не было, даже в ту пору, когда он сердился на старика и не доверял ему. Коглин больше не был учителем, а Уолкер учеником. Преображение дало Уолкеру знания и могущество, неизмеримо превосходившие знания и могущество Коглина. Уолкер перестал быть Темным Родичем.
Жизнь в уединении, отречение от того, что принадлежало по праву рождения, — все это миновало. Уолкеру предопределено было стать тем, кем он стал, — друидом и только друидом, вероятно, наиболее могущественным из когда-либо существовавших. Поступки его могут отразиться на жизни каждого человека. Уолкер знал это и потому раз и навсегда решил брать ответственность на себя, не разделяя ее ни с кем, ибо никому, даже Коглину, не снести этого непомерного груза.
Когда они наконец разошлись по спальням, изнуренные бесплодными попытками прийти к окончательному решению, Уолкера охватило какое-то смешанное чувство. Он настолько превосходил себя прежнего, что еще не мог полностью свыкнуться с этой переменой. Покидая библиотеку и направляясь к спальным покоям, он чувствовал на себе взгляд старика. И не мог избавиться от мысли, что они все больше отдаляются друг от друга. Коглин, друид, никогда по сути не бывший друидом, становится спутником друида — что он должен чувствовать?
Уолкеру трудно было поставить себя на его место. Но он с горечью понял, что с этой ночи их отношения никогда не станут прежними.
Он снова погрузился в сон, непонятный и полный незнакомых лиц и голосов. И уже перед самым рассветом проснулся от внезапно охватившей его тревоги. Неясное беспокойство выдернуло его из сонных грез. Он очнулся, ловя воздух ртом, точно пловец, вынырнувший из глубин вод. Первые несколько секунд он был парализован неожиданностью своего пробуждения и нахлынувшей беспомощностью. Сердце бешено колотилось, и слух пытался хоть что-то уловить в безмолвной темноте комнаты. Наконец он вновь обрел способность двигаться и спустил ноги на пол. Привычная прочность каменных плит несколько успокоила его. Поднявшись, он заметил на себе черные одежды, в которых заснул, слишком усталый для того, чтобы раздеться.
За старинной деревянной дверью что-то шевелилось, оттуда доносились шорох и тихое царапанье.
Шепоточек.
Уолкер распахнул дверь. Огромный кот стоял на пороге, уставившись на Уолкера. Зверь скользнул было прочь, но тут же вернулся, покачивая умной головой и призывно сверкая глазами.
«Он хочет, чтобы я пошел за ним, — подумал Уолкер. — Случилось что-то плохое».
Завернувшись в тяжелый плащ, он шагнул из спальных покоев в могильную тишину замка и поспешил вниз по старинным переходам. Каменные стены заглушали звук шагов. Шепоточек, ловкий и черный, бесшумно крался впереди.
Они, не задерживаясь, миновали комнату Коглина. Источник тревоги находился не здесь. Вокруг них медленно таяла ночь, по небосклону на востоке серебряным сиянием разливался рассвет, бледный и тусклый, он сочился через окна замка.
Но Уолкер почти не замечал этого — он не сводил глаз с болотного кота, тенью мчавшегося в предутренних сумерках. Уолкер пытался уловить какие-нибудь звуки, стараясь понять, что его ожидает впереди. Но ничто не нарушало царящего вокруг безмолвия.
Из главного зала они поднялись к двери, ведущей на крепостной вал, и вышли на открытый воздух. Их встретил промозглый холодный рассвет. Над долиной простирался туман, словно огромное одеяло, укрывавшее все пространство от гряды Зубов Дракона на востоке до Стреллихеймских равнин на западе. Паранор тоже был окутан туманом. Высокие башни напоминали острова в море испарений. Под порывами ветра, спускавшегося с горных вершин, туман клубился и кипел, принимая в неясных лучах рассвета самые причудливые формы и очертания, рождая устрашающие призраки.
Принюхиваясь к воздуху и беспокойно вертя хвостом, Шепоточек устремился вниз по ступеням. Уолкер поспешил следом. Они обогнули южный парапет и направились на запад, по-прежнему ничего не видя и не слыша. Словно две скользящие тени, человек и кот миновали открывшийся пролет и вход в башню.
На западных укреплениях Шепоточек неожиданно остановился. Шерсть на загривке болотного кота поднялась дыбом, черная пасть ощерилась.
Уолкер приблизился к нему и успокаивающе погладил по мохнатой спине. Шепоточек вновь уставился во мглу. Они стояли как раз над западными воротами замка.
Уолкер вгляделся в туман.
За воротами что-то мерцало.
Так пролетело несколько мгновении, но все было по-прежнему. Уолкер начал терять терпение. Наверное, надо выйти и разведать, что за воротами.
И тут — словно одним рывком сдернули одеяло — туман внезапно рассеялся и показались всадники. Их было четверо, мрачных и призрачных в слабом утреннем свете. Медленно и целеустремленно продвигались они вперед, серые, как и сумрак, в котором смутно вырисовывались их очертания. Четверо всадников верхом на скакунах, но ни один из них не был человеком, и животные, на которых они сидели верхом, казались отвратительной пародией на лошадей — огромные, с хищными зубами и когтями. Четверо всадников ничем не походили друг на друга, и каждый скакун являл собой подобие своего хозяина.
Уолкер Бо знал, что они порождения Тьмы.
Он знал это так же хорошо, как и то, что они явились за ним.
Он холодно и бесстрастно рассматривал их.
Первый был высок, тощ и мертвенно-бледен. Кости его выпирали из-под туго натянутой кожи, хребет изогнулся, словно у кошки перед прыжком, лицо походило на череп с жадно разверстой пастью, глаза-плошки бессмысленным и невидящим взором таращились перед собой. Его обнаженное туловище ничем не напоминало ни женское, ни мужское тело, скорее он был существом бесполым. Чудище изрыгало клубы зловонного зеленого пара. Второй очертаниями напоминал человека, но не создание из плоти и крови, а сгусток бурлящей клокочущей тьмы — казалось, в стеклянную оболочку заключен рой пчел или москитов, столь плотный, что через него не проходит свет. Яростные визгливые звуки, испускаемые им, будто предупреждали, что под внешней оболочкой таится такое зло, какого не вынесет ничье обличье.
Вид третьего был привычнее для людских глаз. Вооруженный с головы до ног всадник щетинился множеством клинков и кинжалов. Со всех сторон свисали боевые палицы и ножи, мечи и топоры. Гигантское копье было увенчано гроздью черепов и цепей из костяшек пальцев.
